Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

– При вашем характере, насколько я вас знаю, хотя всего лишь со вчерашнего дня, борьба, наверное, была нешуточной? – сказал я Луизе.

– Да, и долгой, она даже чуть не привела к трагедии.

– Вы надеетесь, что любопытство во мне возобладает над ревностью?

– Ни на что я не надеюсь. Хочу только, чтобы вы узнали правду.

– Говорите же, я слушаю.

– Я, как вы знаете из Розиного письма, работала у мадам Ксавье, в самом модном шляпном магазине Петербурга, куда заходила вся столичная знать. Благодаря моей молодости и тому, что некоторые называют моей красотой, но в первую очередь из-за того, что я француженка, у меня, как вы можете догадаться, не было недостатка в комплиментах и признаниях. И клянусь вам, что хотя эти признания и комплименты подчас сопровождались самыми головокружительными посулами, они не производили на меня никакого впечатления. Так прошло полтора года.

Но однажды – около двух лет назад – перед магазином остановилась карета, запряженная четверкой. Из нее вышли две девушки, молодой офицер и женщина лет сорока пяти – пятидесяти. Офицер был лейтенантом-конногвардейцем, а потому служил в Петербурге, его мать и обе сестры жили в Москве, но пожелали провести три летних месяца в столице со своим сыном и братом. Здесь они первым делом поспешили в магазин мадам Ксавье, великой законодательницы изысканного вкуса: элегантная дама и впрямь не может появиться в свете без ее помощи. Обе девушки были прелестны, а молодого человека я едва заметила, хотя во время их краткого визита он, казалось, очень заинтересовался мной. Сделав покупки, мать этого семейства оставила мне их адрес: графиня Ванинкова, дом на Фонтанке.

Назавтра молодой человек пришел один, желая узнать, занялись ли мы уже заказом его матушки, а ко мне обратился с просьбой заменить бант на одной из шляп.

Вечером я получила письмо, подписанное «Алексей Ванинков». Как все письма этого рода, оно содержало признание в любви. Тем не менее меня поразила в нем одна деталь, говорящая о редкой деликатности: там не было никаких обещаний, речь шла о том, чтобы покорить мое сердце, а не купить его.

В некоторых ситуациях трудно демонстрировать слишком строгую добродетель и не показаться смешной. Будь я великосветской барышней, я бы отослала графу Алексею его письмо нераспечатанным, но коль скоро я была бедной гризеткой, я прочитала его и сожгла.

На следующий день граф опять появился в магазине: его сестры и матушка пожелали приобрести чепцы, выбор которых предоставили на его усмотрение. Когда он вошел, я под каким-то предлогом ушла в апартаменты мадам Ксавье и оставалась там, пока он не удалился.

Вечером пришло второе письмо. Как писал его автор, у него оставалась слабая надежда, что первого письма я не получила. Я не ответила и на это послание.

Назавтра я получила третье. Его тон так резко отличался от первых двух, что я была поражена. От первой до последней строки оно дышало меланхолией, походившей не на ожидаемое мной раздражение ребенка, которому не дали желанной игрушки, а на отчаяние человека, утратившего последнюю надежду. Он писал, что если я не отвечу и на это письмо, он будет просить императора об отпуске, чтобы провести четыре месяца в Москве с семьей. Спустя полгода я получила из Москвы письмо, содержавшее всего несколько слов:

«Я дошел до того, что готов пуститься в безрассудное предприятие, в котором потеряю возможность распоряжаться собой и подвергну опасности не только свою будущность, но и саму жизнь. Напишите мне, что, может быть, когда-нибудь потом вы полюбите меня, чтобы хоть слабый луч надежды снова привязал меня к жизни, и я откажусь от этого замысла, останусь свободным».

Подумав, что эта записка – выдумка, чтобы меня припугнуть, я оставила ее без ответа, как и прежние письма.

Через четыре месяца я получила такое письмо: «Я приеду на днях. Моя первая мысль – о вас. Я люблю вас так же, а может быть, и больше, чем в час отъезда. Теперь спасти мне жизнь уже не в вашей власти, но вы еще можете заставить меня полюбить ее снова».

Такое упорство и тайна, скрытая в двух последних письмах, а также их печальный тон побудили меня решиться ответить, конечно, не так, как желал бы граф, но послать ему несколько слов утешения, закончив все-таки словами о том, что не люблю его и не полюблю никогда.

Тут Луиза, оборвав свой рассказ, внимательно глянула на меня:

– Вижу, вы улыбаетесь, вам все это кажется странным, смешным: откуда столько добродетели у бедной девушки? Успокойтесь: это не просто добродетель, тут еще и воспитание. Моя мать, вдова офицера, оставшись без каких-либо средств, все же воспитывала нас с Розой именно так. Нам было по шестнадцать лет, когда мы потеряли ее, а с ней и ту маленькую пенсию, на которую жили. Сестра стала цветочницей, я занялась торговлей шляпами. Когда Роза полюбила вашего друга, она уступила ему, и я не ставлю этого ей в вину: мне кажется естественным отдать себя тому, кому уже отдала свое сердце. Но я еще не встретила человека, которого должна была полюбить, а потому, как видите, сохраняла благоразумие, хоть большой моей заслуги в том и не было.

Помолчав, она продолжала:

– Между тем наступил новый год. Вы еще не знаете, но скоро убедитесь, что у русских этот день считается большим праздником. Знатный барин и мужик, княгиня и торговка шляпами, генерал и солдат – все в этот день становятся братьями. Царь приглашает народ в гости: двадцать пять тысяч билетов на этот прием разбрасывают по улицам Петербурга, можно сказать, наудачу. В девять вечера двадцать пять тысяч приглашенных заполняют гостиные Зимнего дворца, куда в остальные дни года имеет доступ только аристократия.

Мадам Ксавье раздала нам всем по билету, и мы решили отправиться во дворец вместе. Осуществить этот план не представляло трудности: никто не создавал на этих балах беспорядка, не бывало ни единой кражи или хотя бы дерзкой выходки. Почтение, внушаемое императором, распространялось на всех, и самая невинная девушка была там в такой же безопасности, как в спальне собственной матери.

Придя туда, мы бродили около получаса, пока не оказались в белой гостиной, где было так тесно, что, казалось, больше не пройти ни одному человеку. Вдруг оркестр во всех залах одновременно заиграл вступление к полонезу и раздались крики «Император! Император!» Его величество появился в дверях: он в паре с супругой английского посла возглавлял танцующих. За ним следовал весь двор. Людское море раздалось перед ними, каждый из присутствующих отступил, давая им дорогу, так что открылось свободное пространство футов в десять шириной, туда хлынула толпа танцующих, словно пронесся поток бриллиантов, перьев, ароматов и бархатных одежд, а позади кортежа началась давка, все толкались, натыкаясь друг на друга. Оторванная от своих приятельниц, я тщетно пыталась пробиться к ним, они на мгновение мелькнули у меня перед глазами, словно уносимые людским водоворотом, но я почти сразу потеряла их из виду. Я искала их, но напрасно: толпа так густа, что отделяла их от меня, словно стеной. Итак, я внезапно остаюсь одна среди двадцати пяти тысяч приглашенных.