Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

– Это от моей сестры! – вскричала она. – Милая Роза! Как же я рада получить от нее весточку! Вы ведь знакомы с ней, да? Она все такая же хорошенькая и веселая?

– Что хорошенькая, могу поручиться, надеюсь, что и веселая, но я видел ее всего один раз, письмо мне передал один из моих друзей.

– Господин Огюст, не так ли?

– Он самый.

– Милая моя, дорогая сестренка! Сейчас она, должно быть, довольна: я ей послала несколько роскошных отрезов и еще кое-что. И звала ее приехать ко мне, но…

– Но?

– Тогда ей пришлось бы расстаться с господином Огюстом, а этого она не захотела. Садитесь, ну же!

Я хотел сесть на стул, но она жестом указала мне место рядом с собой. Я повиновался, а она тут же принялась читать письмо, так что я получил возможность хорошенько ее рассмотреть.

Женщины наделены, если можно так выразиться, волшебной способностью преображаться. Передо мной была простая гризетка с улицы Лагарп, четыре года назад она еще наверняка каждое воскресенье бегала на танцульки в Прадо или Шомьер. Достаточно было перенести эту женщину, подобно растению, на другую почву, чтобы она расцвела во всем блеске и изяществе, словно именно эта почва была ее родной, и вот уже я не вижу в ней ничего, что напоминало бы о низком происхождении, пошлой среде, недостатках ее воспитания.

Перемена столь очевидна, что, глядя на это обворожительное создание с длинными волосами, причесанными на английский манер, в простом пеньюаре из белого муслина, в этих турецких домашних туфельках, я мог бы поверить, что попал в будуар какой-нибудь знатной прелестницы из Сен-Жерменского предместья, а не в заднюю комнатку шляпного магазина.

– Что это вы? – спросила Луиза, окончив читать письмо и, видимо, испытывая неловкость оттого, что я так бесцеремонно ее разглядывал.

– Да вот гляжу на вас и думаю, что если бы Роза вместо того, чтобы героически хранить верность господину Огюсту, приехала сюда или какая-то волшебная сила разом перенесла ее в этот прелестный будуар и она оказалась, как я сейчас, лицом к лицу с вами, она бы не бросилась в объятия сестры, а упала на колени, решив, что перед ней королева.

– Комплимент несколько преувеличен, – улыбнулась Луиза, – но доля правды здесь есть, да, – прибавила она со вздохом, – да, вы правы, я очень переменилась.

Но тут в комнату вбежала молоденькая девушка:

– Мадам, – затараторила она с порога, – там «государыня», она хочет шляпку наподобие той, что вчера приобрела у вас княгиня Долгорукова.

– Она здесь? – спросила Луиза.

– Собственной персоной.

– Проводите ее в салон, я сейчас приду.

Когда девушка вышла, Луиза сказала:

– Вот что сразу бы напомнило Розе, что я всего лишь бедная торговка шляпами. Но если вы хотите полюбоваться на персону, которая умудрилась измениться еще больше, чем я, – продолжала она, – приподнимите этот гобелен и смотрите: под ним застекленная дверь.

С этими словами она поспешила в салон, оставив меня одного. Пользуясь ее разрешением, я чуть сдвинул уголок гобелена и прильнул к стеклу.

Та, кого назвали «государыней», оказалась молодой красоткой лет 22–24, с восточным типом лица, увешанной множеством украшений – бриллианты и прочие драгоценности сверкали у нее на шее, в ушах, на пальцах. Она опиралась на молоденькую служанку, и с таким видом, будто ходьба – даже по мягким коврам, устилающим пол в салоне, – ужасно утомляет ее, опустилась на диван, а служанка обмахивала ее веером из перьев, дабы освежить воздух.

При виде Луизы дама подчеркнуто небрежным жестом приказала ей приблизиться и на плохом французском языке попросила показать самые изящные и самые дорогие шляпки. Луиза распорядилась, чтобы тотчас принесли все самое лучшее. «Государыня» примеряла шляпы одну за другой, смотрясь в зеркало, которое держала перед ней пришедшая с ней девушка. Но заказчице ничто не нравилось, так как не было точно такой, как у княгини Долгоруковой. Поэтому ей пришлось пообещать изготовить шляпку того же фасона, которую прекрасная капризница жаждала получить непременно сегодня же, именно такая надежда только и могла побудить ее явиться сюда самолично, так обеспокоить себя! Как ее ни урезонивали, она настаивала, чтобы шляпка была прислана ей в крайнем случае не позже завтрашнего утра, что было возможно, и то с натяжкой, если работать всю ночь. Убедившись в том, что это поручение, которым, как она понимала, Луиза не сможет пренебречь, будет исполнено, «государыня» поднялась и медленными шагами поплыла к выходу, по-прежнему опираясь на свою служанку, а Луизе на прощание посоветовала сдержать слово, иначе по ее вине она умрет от огорчения. Луиза проводила ее до дверей и тотчас вернулась ко мне.

– Итак, – смеясь, спросила она, – что вы скажете об этой женщине? Любопытно!

– Скажу, что она очень хорошенькая.

– Да я не о том, мне интересно, кто она, по-вашему?

– Если бы я ее встретил в Париже, при такой преувеличенной претенциозности, с этими ненатурально великосветскими ужимками, я бы сказал, что это какая-нибудь танцовщица, покинувшая сцену и состоящая на содержании у лорда.

– Неплохо для новичка, – похвалила меня Луиза. – Вы недалеки от истины, почти угадали. Эта прекрасная грузинка бывшая крепостная, которую взял в любовницы влиятельный министр, нынешний любимец императора. Эта метаморфоза произошла с ней года четыре тому назад, так что бедная Машенька уже забыла, кто она и откуда, или, вернее, если когда об этом и вспомнит, то лишь когда перестает заниматься своими туалетами, прочее же время она тратит на то, чтобы изводить своих прежних сестер по несчастью, для которых стала настоящим кошмаром. Слуги, не смея теперь называть ее Машенькой, дали ей прозвище «государыня». Вы сами слышали, ее и здесь так же назвали, когда сообщали о ее приходе, Кстати, – продолжала Луиза, – вот вам пример жестокости этой выскочки: недавно она, раздеваясь и не найдя под рукой подушечки для булавок, воткнула булавку в грудь несчастной горничной, своей камеристки. Но в тот раз эта ее выходка наделала такого шума, что о ней узнал император.

– А что он сделал? – с живостью спросил я.

– Дал крепостной свободу, выдал ее замуж за одного из своих крестьян, а министра предупредил, что если его фаворитка еще хоть раз позволит себе что-нибудь подобное, он сошлет ее в Сибирь.

– И она, можно сказать, взяла себя в руки?

– Да. В последнее время что-то не слышно ничего нового о ней. Однако хватит обо мне и прочих, вернемся к вам. Вы мне позволите на правах соотечественницы поинтересоваться, с какой целью вы приехали в Петербург? Может быть, я, не первый год знающая этот город, смогу быть вам полезна, хотя бы дать несколько советов?