Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Был уже полдень, когда я проснулся. И первым делом бросился к окну. Я увидел Адмиралтейство, опоясанное деревьями, с его высоким золоченым шпилем с корабликом наверху. Слева от меня возвышался сенат, справа – Зимний дворец и Эрмитаж. Между ними открывался вид на Неву, показавшуюся мне широкой, как море.

Завтракая, я одновременно торопливо одевался, а покончив с тем и другим, тотчас устремился на Дворцовую набережную и дошагал до Троицкого моста, длиной 1800 футов. Мне не зря советовали для начала взглянуть на город именно отсюда. Это был лучший совет из всех, полученных мной за всю жизнь.

Право, не знаю, найдется ли в целом свете панорама, равная той, что раскинулась перед моими глазами, когда я, повернувшись спиной к кварталу, называемому Выборгской стороной, устремил взор вдаль, в направлении Финского залива и острова Вольный.

Совсем близко, справа от меня, наподобие корабля пришвартованная двумя легкими мостами к острову Аптекарскому, высилась крепость, первое строение Санкт-Петербурга, его колыбель. Над ее стенами сверкал остроконечный шпиль храма апостолов Петра и Павла, где находится царская усыпальница, и виднелась зеленая крыша Монетного двора. Напротив крепости, слева от меня, на другом берегу реки располагались Мраморный дворец, большим недостатком которого является то, что архитектор, похоже, забыл снабдить его фасадом, Эрмитаж – очаровательный приют, наперекор этикету построенный Екатериной II, императорский Зимний дворец, примечательный скорее массивностью, нежели изяществом, Адмиралтейство со своими двумя павильонами и гранитными лестницами. К этому гигантскому центру сходятся три главные улицы Санкт-Петербурга: Невский проспект, Гороховая и Преображенская. Наконец за Адмиралтейством – Английская набережная с ее великолепными зданиями, в конце которой Новое Адмиралтейство.

Пробежав глазами вдоль этой вереницы величавых строений, я вновь устремил взор прямо перед собой, туда, где на мысе Васильевского острова высится Биржа, здание в современном стиле, построенное, уж не знаю почему, между двумя ростральными колоннами. Ее полуциркульные лестницы спускаются к реке, омывающей их нижние ступени. За ней один за другим расположены двенадцать учебных заведений, Академия наук и Академия изящных искусств, а там, где река делает поворот, эту блистательную перспективу завершает бывшее Горное училище.

С другой стороны Васильевский остров, обязанный своим названием некоему Василию, сподвижнику Петра I, омывает протекающая в направлении острова Вольный Малая Невка, рукав большой реки. Здесь, в чудесных парках, обнесенных позолоченными решетками, три летних месяца, когда Санкт-Петербург наслаждается теплой погодой, красуются под открытым небом дивные цветы и декоративные кустарники, завезенные сюда из Африки и Италии. В остальное время они обретают температуру своих родных краев в жарких оранжереях. Здесь же располагаются особняки самых богатых господ Санкт-Петербурга. Один из этих островов, весь превращенный в цветущий сад и место для прогулок, целиком принадлежит императрице, по приказу которой здесь возведен прелестный маленький дворец.

Если же повернуться спиной к крепости и устремить взгляд к верховьям реки, городской пейзаж, оставшись грандиозным, совершенно изменится. В самом деле, ведь даже у двух концов одного и того же моста, на котором я стоял, видны на одном берегу Троицкий собор, на другом – Летний сад. Кроме того, я слева от себя видел маленький деревянный домишко, где жил Петр I во время постройки крепости. Возле этой хижины поныне стоит дерево, к которому на высоте примерно десяти футов прибита икона Богоматери.

Когда основатель Санкт-Петербурга спросил, насколько высоко поднимается вода во время наводнения, ему указали на эту Пресвятую Деву. Царь чуть было не отказался от своего грандиозного проекта основать здесь столицу. Священное древо и прославленный домик окружает строение с аркадами, призванное уберечь их от воздействия времени и капризов климата. Домик поражает своей простотой: там всего три комнаты – столовая, гостиная и спальня. Петру I, занятому возведением города, было недосуг построить себе дворец.

Подальше, все еще слева, на другом берегу великой Невы можно видеть старый Петербург: Военный госпиталь, Медицинскую Академию и, наконец, Охту и ее ближайшие окрестности. Напротив этих зданий, справа от гвардейских казарм, – Таврический дворец со своей изумрудной кровлей, артиллерийские казармы, больница для бедных при Воспитательном доме и старый Смольный монастырь.

Не знаю, сколько времени я провел в восторге от этой дивной панорамы. При более внимательном рассмотрении все дворцы, быть может, немного смахивают на оперную декорацию, а многочисленные колонны, издали представляющиеся мраморными, вблизи, чего доброго, окажутся кирпичными, но при первом взгляде во всем ощущается нечто волшебное, что превосходит всяческое воображение.

Часы на башне пробили четыре. А меня предупреждали, что табльдот накрывают в половине пятого! И я с величайшим сожалением направился к гостинице, на сей раз пройдя мимо Адмиралтейства, чтобы рассмотреть вблизи колоссальную статую Петра I, которую ранее приметил из окна своего номера.

До сей поры завороженный таким множеством массивных сооружений, я только теперь, возвращаясь обратно, обратил внимание на местное население, а к нему стоило приглядеться хотя бы из-за одной характерной особенности: здесь живут либо рабы, обросшие бородами, либо знатные господа в орденах; здесь нет среднего класса.

Надо признаться, что русский мужик поначалу не вызывает никакого интереса. Зимой он одет в баранью шкуру мехом внутрь, летом – в полосатую рубаху, которая свободно болтается поверх штанов, свисая до колен; сандалии, закрепленные на ноге узкими ремешками, крест-накрест обхватывают голени. Волосы его коротко обрезаны на затылке, а длинная борода такой длины, какую дала природа. Таково обличье мужчины. Простой наряд из грубого полотна либо длинная сорочка с глубокими складками, ниспадающая поверх юбки чуть не до колен, и громадные опорки, в которых нога теряет всякую форму, – обычное одеяние женщины.

Ни в одной стране мира среди простого народа не встретишь столько безмятежных физиономий. В Париже у тех, кто принадлежит к низшему общественному слою, по меньшей мере на пяти-шести лицах из десятка можно прочесть страдание, уныние или страх. В Санкт-Петербурге подобного нигде не встретишь. Крепостной, неизменно уверенный в будущем и почти всегда довольный настоящим, не знает тревог ни о крыше над головой, ни об одежде и пропитании: все эти заботы берет на себя его хозяин, а мужик опасается лишь привычных нескольких ударов кнута, которые он быстро забывает благодаря омерзительной водке. Ставшая для него обычным напитком, вместо того чтобы его раздражать, она внушает ему глубочайшее почтение к своим господам, нежнейшее дружеское расположение к ровне, наконец самую что ни на есть комичную и обезоруживающую благожелательность к целому свету, подобной которой я нигде более не встречал.