Любовницы Пикассо - Джин Макин

Со своей стороны, мадам Роза научила меня важным вещам о жизни в Южной Франции: какую еду нужно выбирать, какие вина являются лучшими. Она рассказала мне о тридцати двух ветрах Прованса – Руссо, Леванте, Аура-Бруно, но самое главное – о мистрале, который сдувает и уносит все, что не было правильно прикреплено. По словам мадам Розы, сильный мистраль мог оторвать даже хвост у осла. Разметать садовую мебель, сорвать выстиранную одежду с бельевой веревки или черепицу – с крыши. А когда он очень силен и долго не прекращается, то вызывает головную боль и бессонницу, которые могут свести с ума.

Я могла представить Анну в ее постели той ночью в гостинице перед бегством, когда мсье Селла сообщил, что больше не нуждается в ее услугах. Она должна была догадаться, что ее предала Сара. Должна была понять, что покровительственная дружба сменилась враждебностью, как летний бриз сменяется бешеным мистралем.

Сидя в кафе в Вилларусе в третий и последний раз, когда пришла туда в надежде на возвращение Пикассо, я снова попросила кофе, думая о том, что кофеин должен облегчить головную боль. Но вкус кофе только усилил ее, и я не смогла допить даже чашку.

– Он хороший, как всегда, – обиженно настаивала официантка. Но тут ветер подхватил и унес газету, оставленную одним из посетителей. – О-ля-ля! – пробормотала она, устремившись вслед за сорвавшейся со стола белой салфеткой. Та покатилась по улице, словно увлекаемая невидимой рукой.

Я оттолкнула чашку одной рукой, а другой вцепилась в свой шарф – ветер пытался залепить тканью мои глаза и рот, как будто шарф работы Марти старался одновременно утихомирить и временно ослепить меня.

«Хватит прошлого! – услышала я материнский голос в своей голове. – Достаточно».

Понимание того, что из-за ревности и собственничества Жаклин мне, скорее всего, больше никогда не удастся поговорить с Пикассо, было похоже на удар под дых. Он никогда не узнает правды о нашем родстве…

Но, может быть, он уже знал. Во время нашего разговора были моменты, когда он умолкал и странно глядел на меня. Два или три раза он прикоснулся ко мне – к кисти руки и плечу, но не игриво, а нежно, почти покровительственно. Точно так же Гарри Олсен клал руку мне на плечо, когда помогал задувать свечки на именинном торте, или брал меня за руку, когда собирался втолковать что-то важное, на что дети не всегда обращают внимание: подождать, пока на светофоре не загорится зеленый свет, объяснить, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми.

Между мною и Пикассо были всплески нежности. Наверное, мне придется довольствоваться этим. Наверное, секрет Анны, который теперь стал моим, будет и его невысказанной тайной.

Размышления о Пикассо привели меня к мыслям о Джеке и его отеле. Руки Джека тоже были нежными, но то была страстная нежность, смешанная с физическим влечением. Мне его не хватало… Я скучала по нему так, как никогда не скучала по Уильяму.

Каково любить сложного и непредсказуемого мужчину? Каждую мысль и каждый жест Уильяма можно было угадать заранее. Вероятно, поэтому моя мать придерживалась такого высокого мнения о нем. Его любовь была простой; его требования и настроения были такими же предсказуемыми, как рассвет и закат.

Джек с момента первого обмена приветствиями за регистрационной стойкой выбивал меня из колеи. Я никогда не знала, что и почему он собирается сказать, если это не касалось формальных обязанностей хозяина отеля: «Сколько дней вы собираетесь провести у нас?», «Будете ли питаться в нашем ресторане?» Это было ожидаемо. Но были и неожиданные вещи: например, выражение его лица, когда он принес мне букет цветов для Сары, когда взял меня за руку и проводил в номер. Одна мысль о нем заставляла меня вздрагивать от желания.

После того как задул мистраль, я держалась вдали от Валлариса. Стала туристкой, осматривавшей достопримечательности и покупавшей сувениры для друзей. Я съездила на местном автобусе в Грасс и совершила экскурсию по парфюмерной фабрике. Посетила Ванс, где увидела огромную колонну старинного виадука, взорванного немцами. Видела дом, где умер от туберкулеза Д. Г. Лоуренс, и центральную площадь Винтиум, где находился городской форум, построенный древними римлянами. Я видела все это своими глазами – и глазами моей матери.

И все это время ветер раздувал женские юбки, превращая их в колокола из хлопка и льна, уносил мужские шляпы, гнал носовые платки и обрывки бумаги по узким булыжным мостовым. Он как будто говорил: «Отправляйся домой, здесь ты все закончила». Скоро так и будет… Мои финансы истощились, и причин оставаться больше не было.

На третью неделю после моего приезда в Антиб за завтраком мне принесли большой конверт. Горничная наливала апельсиновый сок и раскладывала хлеб, когда мадам Роза с раскрасневшимся лицом вошла в столовую с письмом в руке. Попугай сидел на ее плече и между ругательствами на нескольких языках нежно и осторожно пощипывал ее сережку. Она положила конверт на красно-белую клетчатую скатерть и нетерпеливо сложила руки на груди.

– Доставка лично в руки! – провозгласила она. – Мне пришлось дать мальчику чаевые.

Я понимала, что они будут включены в мой счет. Мы с мадам Розой относились друг к другу очень тепло, но никто не притворялся, что я не являюсь клиенткой, оплачивающей свое проживание и питание.

– Ну как, собираетесь открыть его? – Любопытство сделало ее тон неумышленно резким.

Супруги из Парижа, которые, как и я, рано прибыли к завтраку, выжидающе смотрели на меня, застыв с вилками в руках.

Я взвесила конверт на ладони, ощущая его как символ одного из тех решающих моментов, которые меняют дальнейший ход жизни. Конверт говорил о чьем-то решении, и у меня не было иного выбора, кроме как принять его. Я открыла.

Внутри был набор фотографий всех образцов керамики, которые показал мне Пабло, которые обсудил со мной, а также записка от Жаклин с разрешением однократно воспроизвести их при публикации статьи.

Послание было недвусмысленным: «Твои дела здесь закончены; больше не возвращайся». И мне предстояло писать о керамике Пикассо, а не о том лете в Антибе, где были Пабло, Анна и Сара…

Я была уверена, что это послание от Пикассо. Оно было отправлено в качестве доброго, но также – и прощального жеста.

Мадам вздохнула. Она поняла, что означает этот конверт. Я больше не вернусь в студию в Валларисе. Больше не увижу Пикассо. Я была так близко от цели! А теперь сожалела о том, что с самого начала не пробилась в студию силой и