Любовницы Пикассо - Джин Макин

– Правда, маэстро! – сказал мужчина, начавший разгружать тележку.

– Почему Анна оставила учебу? – спросила я, исполненная решимости не отвлекаться от темы. Я собиралась сохранять спокойствие и оставаться журналисткой, а не дочерью, но потребность в вопросах была похожа на голод. – Это был побег от любовника? Чего она боялась?

Пикассо сказал доставщику еще несколько слов на беглом французском, и тот, поспешно расставив заготовки на столе, вышел на улицу. Лишь когда мы остались одни, он заговорил.

– Вы имеете в виду того испанского паренька? Я не помню, как его звали. Нет, она уехала не из-за него, а по другим причинам. В Испании до сих пор есть вещи, которые не обсуждают даже в семье. Политические вещи. Она попала в беду.

Он подразумевал генерала Франсиско Франко, который вместе со своими националистами свергнул республиканское правительство Испании и установил диктатуру. Каждый раз, когда его имя появлялось в газетах или новостях, моя мать кривилась от отвращения и чего-то еще – сейчас я понимала, что это был страх, – хотя она находилась очень далеко от Испании. Политика Франко имела длинные руки, и многие в Соединенных Штатах поддерживали его диктатуру, потому что он карал и сажал коммунистов. Я слышала, что Маккарти был сторонником Франко.

– Но моя мать покинула Испанию до того, как Франко пришел к власти…

Пикассо смотрел на косой луч света, падавший через окно, и я ощущала его потребность вернуться к работе.

– В стране были трудности еще до прихода Франко, – сказал он и поднялся со стула. – Испанец де Ривера, который брал пример с Муссолини, уже был на месте. Студенты устраивали демонстрации против него, так как знали, что когда он придет к власти, то уничтожит конституцию. Он собирался ввести военные законы. И студенты были правы.

– Значит, Анна маршировала вместе со студентами?

– У нее был незаживший шрам над правой бровью, когда мы познакомились. Глубокий порез. По ее словам, он сильно кровоточил. Ее избили полицейской дубинкой.

Я знала этот шрам и ощупывала его детскими пальцами, когда она выдумывала разные истории о том, как получила его. И в конце каждой истории повторяла, что прошлое не имеет значения, важно лишь настоящее и будущее.

– Выходит, когда полицейские избили ее и того парня, она поняла, что должна покинуть Испанию… Она не могла вернуться в университет или к своей семье. Некоторых ее друзей арестовали и увезли, и она боялась, что заберут и ее.

Пикассо отломил кусочек хлеба и положил в рот.

– Да, – сказал он. – Вы очень похожи на нее. Так бы она выглядела, если бы была старше.

«Спроси, сколько мне лет, – подумала я. – Спроси!» Но он так и не спросил.

– Вероятно, семья отреклась от нее из-за бесчестья дочери, сбежавшей из дома. В те дни дочерям из хороших семей нельзя было даже отправиться за покупками без сопровождения брата или гувернантки. Она сказала мне, что понадобился почти год, чтобы отец разрешил ей изучать живопись в университете вместо учебы с домашним педагогом. Она устроила голодовку, как иногда поступают заключенные, поэтому ее отец в конце концов уступил.

– Она училась, присоединилась к студенческому движению и уехала из Барселоны, – сказала я. – Тем летом она работала во французском отеле. В Антибе, в гостинице мсье Селла. Там вы и познакомились с ней. Сара Мерфи рассказала мне о том лете.

– О чем еще рассказала Сара? – нотки опасения вернулись, и он пристальнее вгляделся в мое лицо, пытаясь понять, что я знаю или не знаю.

– О многом. Она уделила мне много времени.

Он рассмеялся, как будто признавая поражение.

– По-моему, как бы это сказать… Думаю, Сара не имеет склонности к сплетням.

– Но она находилась в разговорчивом настроении.

Между его бровями снова залегла глубокая складка.

– Тогда вы уже знаете все, что вам нужно знать, если не более того. Мы оба знаем.

Не вполне так.

– Я знаю, почему моя мать уехала из Антиба, – сказала я. – Сара рассказала и об этом.

Он отодвинул свою тарелку и сделал еще один глоток.

– Так почему?

– Сара видела ее в студии. Вместе с вами. Она была рассержена и сильно ревновала. Поэтому она рассказала мсье Селла о том, что видела, и Анну уволили.

– Значит, дело было во мне…

Услышала ли я удовлетворение в его голосе? Эгоизм любовника, который всегда хочет быть причиной, находиться в центре внимания?

– Думаю, скорее это было нечто между Сарой и моей матерью, – сказала я. – Предательство.

Он ненадолго задумался над моими словами.

– Вы здесь для того, чтобы поговорить об искусстве, – наконец сказал он. – Давайте начнем.

Вот так Анна перестала быть темой нашего разговора. Ее проигнорировали в той же манере, как это произошло с Жаклин полчаса назад. Я кое-что узнала, но недостаточно. Слишком многое оставалось в тени, прислонясь к дверному косяку и наблюдая за нами.

22

Алана

Я открыла блокнот.

– Давайте начнем. Вы родились в Малаге в 1881 году. В каком месяце? – Я уже знала это, но это был вступительный вопрос, подводка к интервью.

– В октябре. И моим первым словом был «карандаш». Я был практически мертворожденным, вы знали об этом? Ни плача, ни движения, пока мой дядя не прикоснулся ко мне кончиком сигары; вот тогда я завопил. Мой дед родился таким же. У нас это семейная черта.

Пикассо заткнул пробкой бутылку воды и убрал ее в корзину, расчищая рабочий стол.

Раньше я не слышала об этом. Эта была новая деталь, которая заставит Рида сделать особую пометку: прославленный художник, известный своей бурной деятельностью, оказывается, родился неподвижным.

– Это правда? – спросила я.

Он сердито посмотрел на меня.

– Все, что я говорю и делаю, – правда. Особенно мои картины.

Выждав секунду, я сказала:

– Я родилась в Нью-Йорке, в апреле 1924 года.

– И каким было ваше первое слово?

Он не обратил внимания на дату, но я заронила зерно сомнения.

– «Мама». Расскажите о вашем детстве.

Мы беседовали целый час. Пикассо рассказал мне о своих первых уроках рисования под руководством отца, о голубях на площади, которым кидал хлебные крошки, о ранних переездах туда и обратно между Испанией и Парижем, прежде чем он приобрел известность, о люде в умывальнике его первой студии в Бато-Лавур на Монмартре, о друзьях – Апполинере, Гри и Лео Стайне, который познакомил его со своей сестрой Гертрудой… Он рассказал о кубистской картине «Авиньонские девицы», положившей начало так называемому современному искусству, и о собственной реакции