Не влюблены - Эли Хейзелвуд

Наверное, было полнолуние, раз, несмотря на темноту и поздний час, я могла его ясно видеть. Идеальный императорский нос. Кудри, одновременно приглаженные и буйные. Слегка приоткрытые губы, ровное дыхание и синхронно с ним опускающиеся и поднимающиеся плечи.

Пока пот остывал на наших телах, а сердца успокаивались, мы лежали лицом друг к другу, глядя глаза в глаза, да так и уснули. За прошедшие часы никто из нас не пошевелился. Эли все еще обнимал меня за талию, и незнакомая тяжесть его руки была мне приятна.

Я лежала неподвижно в синеватой тишине ночи, ощущая запах влажной земли, просачивающегося через окно, и притворяясь, что я – просто плоское изображение самой себя, без чувств и мыслей.

Несколько минут спустя глаза Эли тоже открылись.

– Привет. Который час?

Он был из тех невыносимых людей, которые спокойно спят и грациозно просыпаются. Никакой дезориентации из-за незнакомой кровати или темноты. Он просто вернулся к тому же, что делал до того, как мы уснули – с умиротворенным видом рисовал пальцем узоры на моей коже.

– Одиннадцать, – я взглянула на часы. – Вообще-то, одиннадцать пятнадцать. Разве тебе не нужно пойти домой и выгулять собаку?

Мне действительно было любопытно, и лишь потом я поняла, что мой вопрос можно истолковать, как попытку выгнать Эли. Однако он просто улыбнулся, как часто делал, когда я вот так попадала впросак. Он улыбнулся так, словно я обрадовала его.

– Тини с Майей. – Он приподнялся на матрасе, и мой взгляд привлекли его накаченные бицепсы. – Но да, я должен уйти, если...

– Подожди, – я обхватила его за предплечье. – Ты не мог бы задержаться еще немного?

Он озабоченно нахмурился.

– Я останусь до тех пор, пока ты...

– Когда я спросила о собаке, я не имела в виду, что ты должен уйти… Просто ты рассказал мне свою худшую историю. Прежде чем ты уйдешь, я хочу рассказать тебе свою.

– Рута, ты не обязана.

– Я хочу. Но эта история не похожа на другие. У тебя вряд ли получится просто принять ее к сведению. Я расскажу, а потом... потом ты сможешь уйти.

Его взгляд смягчился.

– У тебя же получилось с моей историей.

– Это другое. Моя хуже. Моя... Лучше я просто скажу, – я натянула простыню до груди. – Я ни с кем об этом не говорила. Мой брат. То, как мы выросли. Тиш кое-что знает об этом, потому что она была там, а Флоренс... О таком не говорят за ужином.

– Рута…

– Поэтому если ты решишь... Я думаю, нам с тобой никогда не суждено было стать частью жизни друг друга. Быть с тобой с самого начала было предательством. Я просто не могла держаться от тебя подальше.

Выражение его лица было непроницаемым.

– И если тебе станет невыносимо смотреть на меня после того, что я расскажу, ты просто уйдешь. И все станет так, как и должно было быть с самого начала. Я словно брошу слова на ветер, который их просто унесет. – Это будет очищением, но в конечном итоге бессмысленным. Ничего не изменится, кроме того, что происходит между нами. – Хорошо?

Эли прикоснулся к моей щеке, но только на мгновение, как будто понимал, что я бы не вынесла длительного контакта. Его глаза, его тон, все в нем казалось отстраненным и загадочным.

– Продолжай, – сказал он, и я была благодарна за это.

И я начала, прежде чем успела передумать.

– Мой отец ушел, когда мне было шесть, а Винсу чуть больше трех. После его ухода мы жили бедно. Не всегда. Это зависело от многих вещей. Была ли у мамы работа. Какая работа. Сломалось ли что-то в доме, болел ли кто-то. И все в таком роде. Например, когда мне было тринадцать, домовладелица решила продать нашу квартиру. Пока мы искали новое место, где жить… в общем, это было не лучшее время.

Я все еще была голой и чувствовала себя очень неуютно, поэтому быстро натянула безразмерную футболку, в которой обычно спала, затем села на кровати, скрестив ноги, и продолжила:

– У моей мамы были проблемы… психологического свойства. Некая зависимость. Насколько я понимаю, ее родители принадлежали к одной из этих ультраконсервативных церквей. Когда мама решила, что не хочет там оставаться, они лишили ее поддержки: и финансовой, и эмоциональной. Она родила нас, когда была очень молодой, и… Я пытаюсь сказать, что она не злодейка в этой истории. Или, может быть, злодейка, но сначала она была жертвой.

– Мы с Винсом не росли в окружении любимых вещей или игрушек, но хуже этого был недостаток еды. – Я опустила взгляд на свои руки и мысленно собралась перед тем, как продолжить: – Многие люди думают, что это означает постоянное, систематическое голодание. Иногда так оно и есть, но что касается меня... Я не была голодна все время. Я не всегда недоедала. Но иногда, когда я была голодна, в доме просто не было еды или денег, чтобы ее купить. Иногда это продолжалось два, три дня подряд. Иногда больше. Хуже всего было на каникулах, когда я не получала бесплатные обеды в школе. Помню, как раз у меня так сильно свело живот, что я подумала, что умру, и... – я прикрыла рот ладонью и медленно выдохнула. – Я говорю «я», но это были мы: я и Винс. Какой бы голод я не испытывала, он чувствовал то же самое. И мама... Я не уверена, как это объяснить, но она мне кажется, она не понимала или не заботилась о том, что в доме нет еды. К тому времени, когда мне исполнилось десять, я поняла, что не должна подходить к ней, когда проголодаюсь, потому что она просто улыбнется и соврет мне, что скоро пойдет за покупками. И к тому времени, когда Винсу исполнилось семь, он понял, что если он голоден, то лучше всего обратиться ко мне.

Эли смотрел на меня с пониманием, но я еще не закончила. Я говорила, говорила, а поток слов все не иссякал. Это ошеломило и сбивало с толку.

– Опять же, это было не все время. Целыми неделями у нас на ужин были запеканки, в холодильнике – молоко, а в буфете – хлопья. Но потом мама увольнялась, или теряла работу,