Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

Почему-то хотелось верить, что этот парень – знает. Мне хотелось исчезнуть. Не совсем исчезнуть, а просто бесследно раствориться в этом городе, стать частью его улиц, стать сразу всеми жителями его бедных домов, темных закоулков и крикливых базаров. Мне хотелось, чтобы голос с минарета среди прочих звал к молитве и меня, чтобы я шла, не зная и не спрашивая зачем. Двери Ricks Bar раскрылись, невысокий мужчина-европеец в костюме вышел, сверкнул очками в свете проходящей машины. Парень, стоявший рядом со мной, напрягся, проследил глазами, как мужчина уходит из светового пятна перекрестка, повторил: «Стой здесь», – и широкими шагами двинулся ему навстречу.

Из-за угла я видела, как они идут друг другу навстречу, как парень задел его плечом, остановился, стал разговаривать, заложив руки в карманы. Мужчина в очках метался, глядел за его спину, несколько раз попытался идти дальше – но парень лениво качнулся в ту сторону, куда тот хотел бежать, преграждая дорогу. Потом молодой араб резко толкнул мужчину в грудь, еще и еще, пока тот шарил в кармане пиджака, искал что-то, наконец нашел и отдал. Парень принял, остался стоять и смотрел, как мужчина быстро засеменил прочь, постепенно переходя на бег. Тогда он широким шагом двинулся обратно, в тень дома, где я все еще стояла, хотя и хотела бежать.

«Деньги нет проблем, – улыбнулся он, раскрывая на ходу бумажник. Вытащил несколько пятидесятиевровых купюр, толстую пачку местных дирам, сунул мне в руку. – Если надо деньги, деньги брать, и деньги нет проблем».

Он вдруг протянул освободившуюся руку, потрепал меня по щеке, потом развернулся и пошел. Я стояла, ждала, что он вернется, скажет что-то еще. Но он просто уходил, молодой арабский гопник, сутулясь, исчезал в ночи. Пачка денег все еще была в моих руках.

Я вернулась в отель, и мы помирились с Дэном. Мы даже больше не ссорились всю оставшуюся неделю, но что-то было уже не то. Наша поездка не задалась. Я нашла банкомат немецкого банка, деньги сняла, мы съездили в Маракеш, походили по базарам, но что-то было уже не то… И до сих пор не то. Я теперь сомневаюсь, хочу ли быть с ним дальше… Сомневаюсь, любит ли он меня. Люблю ли я его. До этого случая не сомневалась, а теперь сомневаюсь… Ева, ты его знаешь. Скажи, как ты думаешь…

Ева достала из сумочки мундштук, закурила длинную тонкую сигарету.

– Конечно, любит. Он много о тебе рассказывал. Мы с ним редко видимся, но он постоянно о тебе говорит. Кстати, а что ты сделала с теми деньгами?

– Я? – Сессилия посмотрела на Еву, обвела взглядом кафе, мужчин и женщин за столиками. – То, что сделали бы все нормальные люди. Я пошла на следующий день в полицию, вернула деньги, описала того парня… Я примерно запомнила его имя по паспорту…

Подруги еще посидели за столом, поговорили, потом спросили счет, Ева заплатила, и они расстались у метро. Пока Сес-силия рассказывала, Еве пришла эсэмэс из агентства, поздним вечером надо было ехать в отель на Кудамме и пять часов провести там с мужчиной по имени Ульрих. Ева думала о том, что если Сессилия позвонит еще, она, наверное, скажет, что у нее много дел. Или просто не возьмет трубку. Она вспоминала Дэна, рассказ Сессилии, представляла себе того парня, незнакомого, который дал ей денег в какой-то далекой Касабланке. Представила себе его лицо, когда его арестовывали, когда давал показания тот мужчина в очках. Американец? Француз? А может, немец? И было еще кое-что, о чем знала Ева и не знала Сессилия, – как они познакомились с Дэном.

В тот вечер, когда Дэн прилетел из Москвы, познакомившись с Сессилией, – он набрал номер того самого агентства, снял номер в гостинице и провел с Евой день. И еще – картину в Москве он продал не за двадцать, а за двести тысяч. Если не врал, конечно.

Некоторые говорят, что после смерти каждому воздается по вере его. Кто верит в перевоплощения, превращаются в камни и зверей, кто верит в рай и ад, попадают туда, куда решит Божий суд, если они верят и в него тоже. И это было бы справедливо. Но как быть с теми, кто ни во что не верит? С теми, кто закрутился, кто потерял нить? Что если у тебя так и не нашлось времени, или мыслей, или слов, чтобы обо всем этом подумать? Тогда – что?

Вольфганг Цанг, директор авиапредприятия

Турбина

Когда Вольфганг на высоте пяти тысяч метров принял штурвал «Боинга-747», он опять почувствовал резкую боль в животе, на этот раз такую острую, что невольно дернулся, и вместе с ним дернулась и кабина: сотни стрелок, экранов, светящихся цифр. Перед глазами поплыло. Он на секунду зажмурил глаза, а когда открыл – все было по-прежнему. Огромная махина гудела, мягко спускалась по глиссаде, неожиданным толчком штурвала он не свалил ее в пике или штопор. Вольфганг виновато поглядел на полного капитана с седыми висками, и тот улыбнулся из-под фуражки, давая понять, что он отлично ведет самолет.

Погода была изумительной, невыносимо голубое небо никак не кончалось, лайнер все проваливался в него, прямо на город, который словно плавал на самом дне этой синевы, и капитан обещал показать то, что называется «визуальным заходом». И вот теперь Вольфганг сидел вцепившись в штурвал и чувствовал только, что нехорошо потеет и что новый приступ боли в желудке сейчас согнет его пополам.

– Спасибо, – коротко сказал он, кивая капитану на штурвал.

– Господин Цанг, вы прекрасно ведете самолет, – капитан угодливо улыбнулся, – мы с вами спокойно можем опуститься еще на несколько тысяч футов… А потом я покажу, как заходить на Франкфурт при такой погоде…

– Спасибо, я пойду в салон.

– Как вам угодно. Управление принял, – шутливо улыбнулся капитан.

– Управление отдал, – ответил Вольфганг и, приподнявшись на шатких ногах, направился к овальной дверце кабины.

Дверь хлопнула, появилась вытянувшаяся в струну стюардесса, услужливо отодвинула занавесочку, за ней – салон первого класса. Там практически все свои, команда «Дойче Люфттранспорт» плюс приглашенные журналисты, только впереди – пожилой предприниматель откуда-нибудь из Рура, а в самом конце, рядом со шторкой, ведущей в эконом, неизвестный бритоголовый парень в кожаной куртке беседует с практиканткой Сессилией, к которой Вольфганг приставал прошлой ночью.

Вольфганг оглядел компанию и с внезапной ненавистью сел рядом с пиар-менеджером «Дойче Люфттранспорт» Юргеном, похожим на постаревшего Джона Траволту, и демонстративно отвернулся в проход.

Боль зашевелилась в нем