Материалы биографии - Эдик Штейнберг

Мама мне тоже не пишет, и, таким образом, я не знаю ничего о вашей жизни, об учении и т.д.

Ты должен взять себе за правило писать мне регулярно, два раза в месяц по открыточке! Вот это будет радость для меня!

Я работаю много, скучаю и с нетерпением жду того дня, когда мы будем все вместе.

Крепко целую тебя, твой папа.

11

Эдюня, дорогой мой!

Пишу несколько слов, т.к. очень устал от мощных писем маме и безобразному Бобу, которого я все же очень люблю, несмотря на то что он врун и трусишка.

Прежде всего, я очень прошу тебя серьезно взяться за свое здоровье: рыбий жир, витамин «С» и свежий воздух. Курение тебе, безусловно, вредно, и ты это хорошо чувствуешь сам. Я ничего от тебя в этом отношении не требую как отец, но очень прошу тебя – максимально ограничь себя в этом отношении. Я сам сейчас курю не больше 5–6 сигарет в день, а ведь я курю 30 лет!

Не буду тебе писать о своих делах и планах. Об этом я подробно писал маме и пишу сейчас. Она тебя посвятит подробно. Тебе же лично скажу, что очень рассчитываю на твою товарищескую помощь маме, а следовательно и мне, в решении очень трудных и многочисленных задач, связанных с переездом. А жить нам нужно всем вместе, это, по-моему, ясно, как дважды два. Между прочим позаботься о рыболовных принадлежностях: сатурн самый тонкий и средний побольше, крючки самые маленькие под тушку, обычные средние, лески шелковые плетеные, лески волосяные (побольше таких, они очень хорошие, поплавки перовые). Постарайся раздобыть у дяди Шуры наше складное удилище. В общем, собирай это добро. Здесь абсолютно ничего нет для рыбной ловли, и, чего ты не привезешь, того у нас не будет.

Летом у меня 42 дня отпуска, а при возможности добавлю две недельки за свой счет. Это два месяца. Мы их с тобой используем на все сто процентов. Берегись, рыба! Разживемся лодкой и поплывем по реке километров за 50–60. А мама будет за нами скучать, если не поедем вместе.

Насчет книг и прочего – я уже писал раньше, добавить нечего. Бориса снаряди в путь основательно. Пусть мать сдаст в багаж все, что только можно послать вперед. Я здесь встречу Борю и получу этот багаж, так что ему придется везти только квитанцию. Вообще, без твоей энергичной помощи матери не обойтись, и я уверен, что ты не подкачаешь.

Будь здоров, дорогой мой. Очень хочу поскорей тебя видеть. Крепко жму руку. Аркадий.

Письмо Аркадия Акимовича Эдику из Тарусы в Москву. Аркадий Акимович после ухтинской ссылки переезжает в Тарусу, где снимает комнату, и забирает к себе младшего сына Бориса. Эдик остается первое время с Валентиной Георгиевной в Москве и пытается сдать экзамены в художественную школу, но, видимо, их не выдерживает. И, судя по последнему письму Аркадия Акимовича к Валентине Георгиевне, Эдик тоже, не поступив в училище, переезжает к отцу в Тарусу.

12

Мой дорогой Пусенька!

С большим огорчением узнал я о твоем разочаровании по поводу приема в школу. Вместе с тем, признаюсь тебе, что в известной степени я был подготовлен к такому исходу и считаю, что ты тоже должен был ожидать возможной неудачи. Чего греха таить! Ведь ты же абсолютно не готовился к испытаниям, проявив максимум легкомыслия в этом направлении! Ты же мог совершенно свободно еще полгода тому назад начать заниматься, взяв себе, если тебе трудно одному, репетитора. Ты достаточно зарабатывал, чтобы себе позволить такую – не роскошь, необходимость, и мать пошла бы, несомненно, тебе навстречу. Школа – это не кино, а учеба – не игра в расшибалку. Насколько серьезно ты относился к предстоящему экзамену, показывает уже то, что последние дни перед испытаниями ты полностью посвятил рыбной ловле, встречам с приятелями, карнавалу и проч., вместо того чтобы взяться за учебники и подзубрить то, в чем ты особенно слаб. Из всего этого любой человек сделает единственно возможный вывод, что твое желание учиться не проявляется на деле, а существует пока только на одних словах.

Можешь не сомневаться в том, что я всегда готов «взять» тебя, готов жить с тобою и помочь тебе, в чем только могу. Но сегодня еще такой план неосуществим. Ты знаешь, насколько мала комнатка, в которой мы с Борисом живем в Тарусе, а ведь в ней мне надо работать, писать, печатать, заниматься. Здесь же должен учить уроки и Борис. Если вас будет двое, то мне уже работать не придется, – не заткну ли я вам обоим рты? Значит, надо снимать две комнаты: одну для вас обоих, другую для себя, надо их отапливать, заводить хозяйство, нанимать хозяйку и т.д. и т.п. На все это у меня сейчас нет даже и десятой доли необходимых средств. Не говоря уже о том, что эти две комнаты надо еще где-то найти.

Работы для тебя подходящей в Тарусе абсолютно нет: единственное производство – каменный карьер на Игнатовской горе, но ведь это тяжелая и совершенно не подходящая для тебя работа. То, что предлагает мать: сдать комнату в Москве и приехать ей вместе с тобою сюда и жить нам всем вместе – было бы, конечно, очень хорошо, если бы было осуществимо. Но я думаю, что ты достаточно взрослый человек для того, чтобы понимать, что этот вариант, при всей его кажущейся заманчивости, является самым неосуществимым из всех возможных. Как видишь, я в этом отношении вполне с тобою откровенен и полагаю, что меня здесь поймешь.

Приезжать же матери с тобою в Тарусу и жить отдельно от меня, сняв комнату, было бы просто глупо, и вовсе уж не целесообразно, и никак не заманчиво ни для матери, ни для меня и ни для кого.

Итак, остается один исход: взяться тебе за ум по-настоящему, а не на словах, проявить свое желание учиться не слезами, которым цена три копейки в базарный день, а твердой волей, усидчивостью, прилежанием, т.е. проявить на деле. Тебе надо собрать все учебники, договориться с преподавателем и начать повторять все, что ты забыл, и учить то, чего ты никогда не знал, готовясь к поступлению в 8-й класс не при помощи списывания чужих безграмотных диктантов, сдавания за тебя математики посторонними студентами, а с помощью своих собственных знаний, в которых ты был бы уверен, идя на экзамен. В этом тебе поможет мать, в этом тебе помогу и я, но при условии, что ты докажешь по-настоящему серьезность твоего желания учиться. Я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы организовать дела так, чтобы мы могли быть вместе. Для этого мне нужно в первую очередь очень много работать, зарабатывать достаточное количество денег, а во-вторых вернуть себе мой дом, где достаточно места для нас всех, и школьников и писателей.

Через неделю я буду в Москве, и мы поговорим подробнее. Не огорчайся, Пусенька! Все поправимо, кроме смерти, а мы еще живы и будем жить!

Привет от Бориса.

А. А. ШТЕЙНБЕРГ – В. Г. ШТЕЙНБЕРГ-АЛОНИЧЕВОЙ

13

Дорогая Валюшка! <…> Эдик воспрял духом и вполне втянулся в учебу. Рисунки его меня поразили. Это зрелые, умелые работы человека, у которого глаз и рука прирожденного художника. Я в его годы и не мечтал так рисовать, несомненно, что это его настоящая дорога. Убежден, что иной у него не будет. Способности, настолько большие и здоровые, что и слепому они ясны. Причем, что самое удивительное, он работает необычайно последовательно, шаг за шагом, с громадной выдержкой и логикой – мыслит, с пером в руках. Удивительно!..

Целую тебя крепко. Не скучай и не дури. Твой Ка

К. ПАУСТОВСКИЙ – Э. ШТЕЙНБЕРГУ

В архиве Валентины Георгиевны сохранились письма Татьяны Алексеевны Паустовской от 1956 года к Аркадию Акимовичу, в которых та просит помочь найти ей дом в Тарусе. Просьба ознаменовалась покупкой. Паустовские стали жителями Тарусы. О дружеском отношении двух семей свидетельствуют и вышедшие в 1961 году «Тарусские страницы». Видимо, записка Константина Георгиевича к Эдику относится к этому периоду.

Эдик – папа просил нас привезти его папку с рукописью и с книгой Петефи (кажется). Папка лежит или на радио, или в большом шкафу.

Мы уедем около часу. Принеси, пожалуйста, папку, или мы за ней заедем, если ты будешь дома. Можешь дать папку Алешке, он принесет.

Глава 2

ПИСЬМА 1970–1990 гг

Е. ШИФФЕРС – Э. ШТЕЙНБЕРГУ17

Москва, 1970

Эдик,

Я слишком долго собирался написать о тебе хоть несколько строк, чтобы не ограничиваться одними разговорами, да все никак не могу собраться, поэтому решил написать тебе несколько слов, тем более что у тебя свежо в памяти обсуждение последних работ, когда Мишенька бесновался.

Я считаю, что ты очень крупный свидетель о Духе и о тех метафизических процессах, которые творятся где-то в других измерениях, чтобы потом обрушиться на нашу грешную землю. Я считаю твою живопись глубоко религиозной, именно как живопись, а не иконопись, нахожу очень много сходного с катакомбными росписями первохристианских общин. Твой рост в очищении себя как свидетеля для меня несомненен, преображение твое идет и в бытовой жизни, и в живописи. Я назвал твои работы с «кубами-камнями» свидетельством о Страшном Суде и ссылался на книгу «Пастырь» Ерма, творение I–II века, чтимое как писание «Мужей Апостольских». Привожу несколько выдержек из этой книги, дабы ты сам укрепился в сказанном, дерзал далее, молился бы, как ребенок, Господу, чтобы помог тебе выразить точнее и полнее то, что ты чувствуешь. Цитирую по изданию: С-ПБ, 1895 год, «Писание Мужей Апостольских» в русском переводе, с введением и примечаниями к книге Протоиерея П. Преображенского.