Литовский узник. Из воспоминаний родственников - Андрей Львович Меркулов

Оле было семнадцать лет, ее школьная подруга, с которой она только что окончила школу, пригласила ее в деревню вместе готовиться к поступлению в институт.

Они сидели на небольшой солнечный опушке, невидимой с озера, и спорили над какой-то книгой. Увидев идущего к озеру Сергея, Оля повернула в его сторону голову со спадающими на высокий чистый лоб черными кудряшками, вскинула вверх раскосые насмешливые глаза, громко обратилась:

– А вот и кавалер наш идет – готовый инженер. Разрешите пригласить господина офицера разъяснить небольшой научный вопрос?

Сергей подошел, познакомились.

– Вот, на рисунке, – Оля подвинула к нему учебник, – брусок лежит на наклонной плоскости. Почему же при выводе формулы сил допускается очень небольшое трение; ведь оно может быть разным?

Оля, со смеющимися глазами, потянулась к нему лицом, приготовилась слушать.

Сергей, слегка ошеломленный таким обращением, смотрел на нее с интересом.

Просторная белая рубаха свободна облегала ее молодую, здоровую грудь. Лицо ее казалось красивым и в целом – оригинальным. Прелестно блестели раскосые темные глаза, черные тонкие брови, смугло-розовый тон кожи, алые губы, из которых более полная нижняя выдавалась вперед с капризным видом. Когда она смеялась, лицо ее становилось светлым, детским.

Только на мгновение у Сергея блеснула мысль: «Вот она, моя судьба!»

Он неторопливо и толково объяснил вопрос, сказал:

– Если будут затруднения – приглашайте. Признаюсь, мне в удовольствие общение с такими красивыми девушками.

Оля вдруг стала серьезной. Она внимательно посмотрела на Сергея и задумчиво, казалось – ни к месту, загадочно прочитала:

Говорят, гречанки на Босфоре

Хороши… А я черна, худа.

Утопает белый парус в море —

Может, не вернется никогда!

В последующие дни они встречались почти ежедневно. Со странной быстротой росла между ними взаимная симпатия, влечение, готовое перейти во что-то более близкое обоим. Они вместе ходили смотреть кино, которое иногда привозили из райцентра, ходили в клуб на танцы под радиолу, в лес за поспевшей земляникой, а иногда просто катались на лодке по реке. О любви между ними не было сказано еще ни слово, но быть вместе сделалось уже потребностью.

Последний день перед отъездом Сергея они тоже провели на озере. Оля хорошо загорела, и ее молодое здоровое тело отливало ровным светло-шоколадным тоном. В этот день у нее часто менялось настроение. То она после купания выбегала из воды, быстро встряхивалась, с восторгом в глазах подбегала к Сергею, целовала его то в плечо, то в лицо, говорила радостно: «Как хорошо!» То вдруг ее красивое лицо становилось серьезным, печальным. Он увидел, как она каким-то отрешенным взглядом глядела в никуда и подрагивали ее губы.

– Ты же понимаешь, Оленька, я теперь человек военный, должен явиться в срок, никто не даст мне отсрочку.

– Нет… Что же… Тут и говорить нечего, – отозвалась она как будто бы спокойно, но таким глухим безжизненным голосом, что Сергею стало не по себе.

– Если служба, то, конечно… Надо ехать…

– Не грусти, Оленька, милая, не печалься. Мы с тобой молодые, здоровые, все у нас впереди, все успеем сделать… Я буду писать тебе, будут отпуска. А этот день – это наш день, пусть он запомнится надолго.

– Да, да, ты прав, пусть он надолго запомнится.

Некоторое время они молча лежали на мягкой теплой траве и смотрели в высокое голубое небо; казалось, Оля успокоилась. Сергей, повернув слегка голову, смотрел на ее чуть запрокинутое милое лицо и вдруг увидел на ее шее правее подбородка небольшую темно-коричневую родинку. Он придвинулся и поцеловал ее. Оля обернулась: «Да, я хотела ее вывести, но посоветовали не заниматься этим пустяком. Целуй меня крепче».

И он стал целовать ее прекрасные раскосые глаза, щеки, губы, шею, слышал ее торопливый дрожащий шепот: «Люблю тебя, мой дорогой, мое счастье, мой ненаглядный!» Она прижималась к нему все сильнее, руки его уже не слушались, он терял самообладание, а она с выражением нежной ласки и трогательной смелости продолжала: «Не бойся, мой миленький, я никогда тебя не попрекну, не думай ни о чем. Сегодня наш день, и никто у нас его не отнимет…»

Лежа в оцепенении отдыха и сладкой легкой боли, она тихо сказала: «Чем же я буду жить, когда ты уедешь?..»

Потом они шли домой, молчали, подавленные случившимся счастьем и неизвестностью близкого будущего.

Сергей Петрович хорошо помнил, как, подходя уже к дому, она сказала совсем по-взрослому: «Благодарю тебя, милый мой, я стала женщиной, мне так хорошо, я ни о чем не жалею. Какое-то предчувствие у меня – что-то должно случиться».

Ранним утром следующего дня Сергей уже ехал в Ленинград.

Теперь он сидел и вспоминал. Укорял себя, почему он не придал значения тому первому импульсы души, первой мысли в его мозгу, когда он увидел ее: «Вот она – моя судьба!» Ведь что-то эту мысль ему послало. Почему он не сумел ее разыскать? «Но я искал, – успокаивал он себя, – в первый свой отпуск, который получил только после двух лет службы – куда ни обращался, никто не знал. Была фотография, но не было фамилии, а ее бывшая подруга уехала в другой город».

Сергей Петрович не верил в провидение и предначертанную судьбу, он был материалистом, как и большинство людей в ту эпоху. Когда его однажды спросили, верит ли он в Бога, он ответил: «Этот вопрос меня не волнует, мне важнее, как Бог относится ко мне, и я стараюсь жить так, чтобы он был доволен мною».

Однако прошедшие годы, пережитые события подвигли его к размышлениям о смысле жизни, сущности веры. «Если он существует и всё, что происходит, совершается с божественного ведения, – думал он, – то Бог мне благоволит, а я его надежды не оправдываю. Он послал мне любовь, а у меня не хватило сил бороться за нее. Он спасал меня от смерти. Для чего?! Уж лучше бы я погиб тогда, чем жить никому не нужным, без любви, без семейных забот. Через несколько лет могу уходить на пенсию. И что там делать, как там жить? Одному! Нет, никогда. Буду служить, пока нужен. Вот если бы теперь послал мне Бог семью, я поверил бы в его существование».

В это время стукнула калитка – она всегда стучала, когда кто-то приходил. Сергей Петрович все хотел приклеить туда листок резины, потом раздумал: «Пусть стучит, колокольчик вешать не надо».

Он поднялся, вышел на крыльцо, спустился на кирпичную дорожку.

От калитки шла пожилая женщина. Среднего роста, чуть полноватая, открытое лицо, сшитое по фигуре летнее платье, на седеющей голове шляпка