Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николас делал вид, что внимательно слушает и сочувствует, но про себя чертыхался: «Он всю душу, должно быть, выкладывает, а я глазами хлопаю. Наверно, тоже, как француз, про неудачную любовь рассказывает. Я бы так не мог… То есть, положим, карточку я им почему-то показал…»
Пако вдруг схватил Николаса за руку:
— Командир!.. Нет, не хочу сейчас называть тебя так! Русский! Нет, и этого мало! Товарищ! Товарищ Николас! Я хочу тебе сказать! Понимаешь, я рабочий! Не только руками. И не только головой, голова у меня плохая. Сердцем! Я знаю, за что умру. Если ты выживешь, ты скажи своей жене: Пако был настоящий рабочий!
«Скажи», «жена», «рабочий» — эти слова Николас знал. И он вдруг понял все, что волновало Пако. Не думая, неожиданно для себя, он схватил Пако за плечи и неловко поцеловал.
— Почему вы прощаетесь? — спросил Франсуа. Он только что проснулся, и голос его был сонным.
«Глупо!» — подумал Николас и покраснел.
Но Франсуа проснулся совсем не в насмешливом настроении.
— Ах, да, — сказал он и тяжело вздохнул. — Потому что скоро стемнеет и тогда… — Он не ждал ничего хорошего от ночи. — И тогда тремя рабочими, тремя солдатами, тремя антифашистами будет меньше. А все-таки это хорошо — быть рабочим, солдатом, антифашистом и интернационалистом. Ты, Пако, интернационалист, потому что ты в нашей части. Русские вообще главные интернационалисты во всем мире. Я понимаю, почему вы прощались.
— Мы не прощались, — сказал Пако.
— Нет? А я думал… Хотя, конечно, три человека ничего не значат и ничего не решают. А умереть один раз нужно. Посмотрим…
Во время операций, стоя на своем месте, в башне танка, Николас, сам не замечая, обычно напевал. Сквозь грохот машины он себя и не слышал. Пение под сурдинку стало привычкой. Забывшись, он начинал мурлыкать.
Так и сейчас, задумавшись над речью Пако, он начал напевать без слов — слов этой песенки он, кстати, и не знал. Пако и Франсуа с удивлением посмотрели на него. Потом Пако весело подхватил — он был в чудном настроении после того, как русский его поцеловал:
Мне говорят, что я для любви Еще маленькая, Зернышко — перец, а посмотри, Как кусается! Ай-яй-яй-яй!..Он пел так задорно и заразительно, что подтянул и Франсуа, отчаянно фальшивя. Хор получился нескладный, а песня — и задорной, и печальной…
* * *А солнце уходило, и в танке стало темно, и они уже видели не друг друга, а смутные тени. Первым оборвал пение Франсуа.
— Герои запели последнюю песню, — сказал он. — Через час для них наступит испанская ночь.
Николас почувствовал, как сердце замерло и затем пошло неровными ускоряющимися толчками. «Чего я распеваю? Что же делать? Хоть бы Наташка помогла! Надо сжечь ее карточку. Нет, успею еще, а то они решат, что конец. Что придумать, чтобы их спасти?»
Пако робко коснулся его руки.
— Николас, — сказал он, впервые называя командира только по имени, — ведь это не очень страшно — умирать? Правда?
— Только противно, — сказал без насмешки Франсуа.
— Мы — жить! — сказал Николас уверенно, хотя был убежден в обратном.
Они замолчали.
Молчание длилось долго. В щели еще видно было поле и солнце. Перестрелка затихла, чтобы возобновиться, как всегда, уже с наступлением темноты, когда солдаты начинали нервничать. Все трое стояли у щелей. Не говоря ничего друг другу, они прощались с солнцем.
Они не слышали свиста: то ли задумались, то ли звук не проник в танк. Где-то неподалеку разорвался снаряд.
— Это что? — крикнул Франсуа. — Фашисты или наши? Почему?..
Прошло несколько секунд. Теперь они напряженно прислушивались и потому услыхали нарастающий свист и за ним — второй разрыв.
— Внимание! — крикнул Николас. — Ясно? — Он торопился, не говорил, а рождая снова, он снова командовал. — Это наши. Стреляют в нас. В танк.
— Зачем? — крикнул Франсуа.
— Они думать, мы уже… — Николас показал жестами, — убиты или в плену. — Он не сообразил, что товарищи не видят его. — Чтобы танк не достался фашистам, — быстро сказал он по-русски. — Танк — нет фашистам! — перевел он на испанский. — Внимание! Ты (он схватил Пако и потащил к люку) — первый. Беги! Быстро-быстро! Но перебежками! Черт, как тебе объяснить? Смотри! — Он схватил ладонь Пако и показал на ней пальцами, как надо бежать и падать, бежать в разные стороны и падать.
— К своим? — радостно закричал Пако и полез в люк.
— Да, да!
Раздался третий взрыв. Республиканцы не торопились, в этом было спасение. И стреляли неточно. Пако уже отодвинул труп фашиста и стоял рядом с танком, но не двигался.
— Сигай! — отчаянно крикнул Николас, переделывая знакомое ему «сиге» (продолжай, вперед) на русский лад.
Пако кинулся бежать. Он бежал стремглав, напрямик по полю. Фашисты открыли по нему стрельбу, но он не менял направления, не падал на землю. Он забыл или не понял, что показывал ему Николас. Потом он скрылся из глаз Николаса и Франсуа.
— Добежит? — спросил Франсуа. Зубы его от волнения стучали.