Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

песок, его закрыло зеленое — куртка фашиста. Кончик штыка просунулся в отверстие, оно стало расширяться. Николас присел на корточки, осторожно вытянул руку, выстрелил. Штык выскользнул из танка, Николас задвинул люк. Остальные фашисты убежали. Несколько пуль снова ударилось о броню, и опять настала тишина.

— Теперь они всё знают, — сказал Пако. — Но наши видят, что мы застряли. Должны помочь.

Франсуа понимал испанский благодаря его сходству с французским. Он сплюнул.

— В атаку из-за одного танка не ходят, — ответил он, мешая испанские и французские слова. — То есть из-за трех человек, потому что пехота все равно танка не вытащит. А другие наши танки знаешь где? Их надо вызвать. Пока заправятся, пока придут. И рисковать ими тоже нельзя. Сколько их у нас? А фашисты, наверно, уже всю артиллерию повернули сюда.

— Что же будет?

Франсуа слегка презирал Пако: за молодость, хотя испанец был моложе его всего года на два, за то, что Пако по сравнению с парижанином — «деревенщина», за то, что он — Франсуа — настоящий доброволец-интернационалист, а Пако пришел в часть с испанским пополнением. Вместе с тем Франсуа симпатизировал «мальчишке» и жалел его. Поэтому он ответил туманно, с неопределенной надеждой:

— Посмотрим…

Его «посмотрим» могло выражать все, что угодно, от крайней степени уверенности до такой же степени отчаяния. Сейчас оно выражало некоторое успокоение.

— А русский? — сказал Пако.

— Что, русский? — переспросил Франсуа.

— Его фашистам не отдадут. И он не позволил тебе застрелиться. Он на что-то рассчитывает. Он хочет жить.

— Все хотят жить, — наставительно ответил Франсуа. — Я тоже приехал к вам драться, а не умирать. Но на войне умирают немножко чаще, чем в кино. Ты знаешь, что такое шанс?

Острот Франсуа Пако не понял. Но что такое шанс, он знал.

— Ну вот. В этой игре у смерти много шансов. А нам не повезло. Но в игре бывают всякие неожиданности. Я это знаю, я люблю скачки. На финише вдруг всех обгоняет лошадь, на которую никто не ставил. Это называется аутсайдер. Вот мы — аутсайдеры. Понял?

— Ничего не понял, — ответил Пако. — При чем тут лошади? Мы танкисты, а не кавалерия, — с гордостью сказал он. — А на смерть я плевал! Вот так! — Он плюнул и изобразил на лице величайшее презрение. — Я только говорю, что русскому нельзя попасть в лапы фашистов. И он что-нибудь придумает.

— Вы, испанцы, всегда надеетесь на других, — покровительственно сказал Франсуа. — Конечно, русский знает свое дело лучше нас. Недаром его учили.

— Он был командиром Красной Армии, — с уважением, почти с восторгом шепнул Пако. — Он слов даром не тратит.

Пако и Франсуа привыкли болтать о чем угодно в присутствии Николаса, думая, что он их не понимает, когда это им не нужно.

— Ну да, — сказал Франсуа. — Но этому его вряд ли учили.

— Чему?

— Как выигрывает аутсайдер. Как выигрывают с одним шансом.

— Красная Армия все знает и ко всему готова, — категорически заявил Пако.

Франсуа хотел было возразить, но сказал только — не то с сомнением, не то с надеждой — свое обычное «посмотрим».

Николас прекрасно знал слова «русский», «Красная Армия». «Вот черти, — подумал он, — наверно, говорят, что в Красной Армии этого бы не случилось и что я липовый командир. Но вел же танк Франсуа, и никто не мог знать, что тут мина».

Николас даже покраснел, но тотчас успокоился: они явно его ни в чем не обвиняли. Но он сейчас же заволновался снова: он понял, что они всецело надеются на него. «Как на каменную гору», — подумал он и усмехнулся: месяц тому назад республиканцы еще владели вот теми темно-рыжими горами и надеялись на них.

— Смотри, как он спокоен, — шепнул Пако. — Русские всегда такие.

— Англичане тоже спокойные, — ответил Франсуа.

— Англичане из гордости, — объяснил Пако, — они других не считают людьми. А русские — оттого, что они все знают, и еще оттого… — он запнулся.

— Еще отчего?

— Оттого, что у них советская власть.

— А-а, — ответил Франсуа. — Конечно. Если бы она была у вас, Франко давно висел бы на фонаре, а мы бы не попали в эту грязную историю.

«Вызвали, спросили: «Хочешь ехать?» — думал Николас. — Тогда все мечтали об одном: в Испанию! Наташке сказал: «Посылают в командировку». Она вся побледнела и спрашивает: «Туда?» Я говорю: «Да нет же, глупая ты, в Сибирь, на Дальний Восток». А она не поверила. «Ладно, не говори, все равно знаю — туда. Счастливый!» А сама и дрожит и сияет. Я не дрожу, но, наверно, тоже сияю. Товарищ, который отправлял, посмотрел на меня и на мой документ сквозь очки: «Товарищ Николас, вы ко всему готовы?» И начал сыпать: особые условия, острое положение, сложная обстановка, другие люди, гибкость, подход… Я и бухнул: «Ко всему готов». Попробуй не бухни! Сам бы на себя руки наложил, Наташка выгнала бы. Все думал: я, я… Я готов, я выдержу, я буду храбрым, я, если понадобится, умру… А тут, пожалуйста, — они, отвечай за них. Одно дело учить их. Сообразительные, черти, все схватывают, только лентяи и устают быстро. Что француз, что испанец. Но другое дело сейчас. Ладно, я могу в любую минуту пулю себе в лоб пустить. Сказано: живым в руки фашистов не попадаться. А они? Француз уже предложил: стреляемся. Ишь какой быстрый! А там что скажут? Где выдержка? Разве я все сделал? Какое имел право губить других? Коммунист должен до последнего… Выходит, ни к чему я не был готов».

Николас сидел в той же неподвижной позе. Пако шепнул:

— Спит? Вот воля! Каждую минуту использует!

— Если нам осталось только спать, — ответил Франсуа, — то для этого у нас впереди целая вечность.

— А