Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

казалось, что они говорят с невероятной быстротой, и говор их напоминал ему торопливое, то веселое, то встревоженное чириканье. Он не понимал ни слова по-французски, но речь и жесты Франсуа были достаточно выразительными, а главное, Николас понимал, о чем думает водитель.

Броня зазвенела: несколько пуль ударилось о нее. Николас вспрыгнул на свое место. Фашисты стреляли из укрытий, невидимые. Он сошел вниз.

— Дураки! — сказал он. — Броне ничего не сделаешь. — Он щелкнул ногтем о металл и презрительно отмахнулся. — А выскочим — подстрелят. — Он изобразил это жестами.

— А если из пушки? — спросил Франсуа. — Бум? — он показал, как снаряд разворотит танк.

— Они хотят взять танк целехоньким, — ответил Николас и сказал по-испански: — Нет, они хотят танк. А это, — он передразнил Франсуа, — это, нет, не хотят.

— Они хотят танк и нас вместе с танком, — сказал Франсуа.

— И что? — спросил его Николас.

Франсуа пожал плечами, потом сложил из пальцев револьвер и приставил его к виску.

— Ничего другого не остается, — сказал он. — Умрем как герои и как… дураки.

— Внимание! — крикнул Николас. Он считал, что это слово означает по-испански «смирно». — Я тебе покажу стреляться раньше времени! Танк оставлять только при крайней необходимости! С собой кончать только в безвыходном положении! За жизнь бороться до последнего! — Он выкрикнул это, не думая, что слово в слово повторяет полученные им указания, и не замечая, что кричит. — Я командир! Делать все только по моему приказу! Я командир, — перевел он. — Приказ — ждать! Ясно? Внимание!

Пако облизал сухие губы и кивнул. Франсуа снова пожал плечами, но сказал, коверкая испанские слова в ответе подчиненного:

— В вашем распоряжении…

Выстрелы давно затихли. Несколько минут прошло в полной тишине. Снаружи раздался стук, сначала осторожный, потом настойчивый. Они переглянулись, кинулись к щелям. Рядом с танком стоял фашист. Из-за поворота в окопе выглядывали другие. Фашист постучал еще раз и сказал громко:

— Красные, сдавайтесь! Вы отсюда не выйдете. Капитан обещает вам жизнь.

Он старался говорить спокойно и уверенно, но голос его на последнем слове дрогнул.

Пако хотел ответить. Николас зажал ему рот. Он не понял ни слова из сказанного фашистом, но в смысле не сомневался. За танк фашисты обещают что угодно. Он погрозил Пако кулаком и жестами изобразил: притвориться убитыми.

Пако показал на пулемет: можно обстрелять тех, кто выглядывает из-за поворота (парламентер стоял слишком близко, в мертвой зоне). Николас отрицательно кивнул и снова изобразил: мы убиты.

Не получая ответа, фашист еще раз постучал о броню и крикнул:

— Красные, отвечайте! Если среди вас есть раненые, мы отведем их в госпиталь. Сдавайтесь! Ваше дело проиграно! Мы обещаем вам жизнь!

Пако и Франсуа не сводили глаз с Николаса. Он держал палец на губах.

— Вам же будет хуже! — кричал фашист. — Мы вас достанем!

Он подождал ответа и, не получив его, выругался. Оскорбленный Пако хотел было блеснуть своими ругательствами, но Николас снова закрыл его рот ладонью.

Фашист попятился, повернулся и осторожно, оглядываясь и стараясь не ускорять шагов, пошел к своим.

— Я его застрелю! — шепнул Пако и рванулся к пулемету, но Николас удержал его на месте.

* * *

Несколько пуль ударилось о броню, и снова наступила тишина. Фашистский капитан, по-видимому, запретил бессмысленную стрельбу.

Николас поднес к глазам руку с дамскими часиками. С тех пор, как они выехали за республиканские окопы, прошло меньше часа.

«Так и не послал Наташке, — подумал Николас о часах. — Свинство! Разве можно рассчитывать, что сам привезешь? Война, разобьешь, а другие теперь не так легко купить, у испанцев туго. Или тебя разобьет…»

Он покраснел и невольно коснулся внутреннего кармана комбинезона. «Командир… приказ… а сам… Каждый раз говорят: с собой ничего не брать, никаких документов, чтобы в случае чего нельзя было узнать, кто такой, какой национальности. А у меня карточка и письмо. Надо уничтожить. Только так, чтобы не заметили».

Ему ужасно хотелось посмотреть на карточку, перечитать письмо. Нельзя, решат, что командир недисциплинированный. Тебя предупреждают, а ты всегда думаешь — это так, для порядка, ничего не случится. И на вот тебе! Рассказать своим, скажут: разложился тут…

Он присел и сидел в полутьме, а перед глазами стояло поле, по которому они добрались сюда. Не свое, не русское, не тульское. Еще хуже, чем чужое, — вражеское. Нет, положим, пока еще ничье. До Тулы, наверно, несколько тысяч километров. И это меньше, чем один километр до республиканских окопов.

— Николас, смотри…

Темно-рыжие горы, смуглые лица, шинели-одеяла, как будто рваные, струя вина, которая льется в рот из высоко занесенного в руке кувшина, — куда он попал? Николас и Николай — это одно лицо?

— Николас, смотри!..

Несколько фашистских солдат осторожно подкрадывались к танку. Пако взял Николаса за руку и показал на пулемет.

— Ждать, — прошептал Николас.

Бросить гранату фашистам было бы трудно: танк осел в окоп, из-за выгнутого профиля сбоку к нему пришлось бы подойти вплотную и подорвать заодно себя, сзади — выскочить из окопа под обстрел республиканцев, а они, конечно, следят, видели, как танк остановился. А кроме того, зачем фашистам портить танк?

Снова раздался стук и последовало предложение сдаться. Затем один из фашистов полез под танк. Другие передали ему штык, и он начал ковыряться внизу, пытаясь отодвинуть люк.

— Откроют, бросят гранату, — прошептал Франсуа. — Или просто вытащат.

Николас встал над люком и вынул револьвер.

Больше никто не сказал ни слова. Фашист то колотил по металлу, то пробовал просунуть штык в паз. Люк начал поддаваться. От ударов танк гудел. В крохотной щели мелькнуло желтое —