Эдера 2 - Операй

Они с чувством пожали друг другу руки, после чего хозяин, как в водится, пригласил Андреа к столу.

— А ведь в на днях уезжаю, — сказал Андреа, усаживаясь на топчан.

— Вот как? — переспросил сторож таким тоном, будто бы рассчитывал, что Андреа пробудет тут, на Сицилии еще как минимум несколько лет.

— Да, меня ждут...

— Быстро же вы управились...

— Старался...

После этих слов Андреа замолчал и, скоса посматривая на своего собеседника, задумался...

«Может быть, все-таки, стоит предложить ему какую-нибудь помощь? — размышлял Андреа, — как-никак, а дель Веспиньяни, если бы это произошло, с радостью бы согласился... Несомненно бы, согласился».

Однако Стефано, судя по всему, отличался завидной проницательностью — и потому, посмотрев на сидевшего напротив гостя, напомнил глуховатым голосом:

— Синьор Давила, надеюсь, вы человек слова? Ведь вы обещали никому не говорить о том, что услышали от меня... Так ведь?

Андреа, встрепенувшись, словно ото сна, посмотрел на него я ответил:

— Ну да... Синьор, если вы мне не доверяете — тогда к чему было рассказывать? Нет, я ни с кем не собираюсь делиться тем, что услышал тут от вас...

Манджаротти покачал головой.

— Я верю вам, синьор... Почему-то вы с самого начала, с первого же взгляда внушили мне доверие...

— Спасибо.

После этого последовало предложение:

— Не хотите ли немного выпить? Отличное красное вино моего изготовления... Синьор Давила, если вы откажетесь, то очень обидите меня... Ведь у нас на Сицилии не принято отказываться от такого угощения...

Чтобы не обижать своим отказом радушного хозяина, Андреа согласился.

Вскоре на столе появилась немудреная трапеза: консервы, сушеные финики, орешки, вяленая скумбрия, и большой бурдюк вина.

Стефано, выставив на стол два небольших оловянных стаканчика — наверное, таких же старых, как и аббатство, в одной из келий которого происходила трапеза, произнес:

— Это лучшее вино прошлогоднего урожая... Хотя, конечно же, — мечтательно продолжил он, — конечно же, самое лучшее вино у нас, бывает в конце сентября. Хотя, не то, что прежде, теперь времена изменялись, и люди обеднели, рыба от побережья ушла куда-то к Мальте или к Африке, и все стало не так, как прежде... Прежде виноград родился — вот какой! — величиной с детский кулак, — очень серьезно произнес Стефано, даже изобразив, каким приблизительно раньше был виноград, — и гроздья были очень тяжелы, так тяжелы, что ребенок не мог их поднять, а теперь и посмотреть не на что; ягоды чуть-чуть больше смородины, и нет в них прежней силы... Но и этот виноград давят — у нас нет своих давилен, и потому мы собираемся в складчину, — его давят, как много-много лет назад, ногами, а потом разливают в бочки. Но в бочках вино не стоит больше месяца, и оно чуть мутновато на свет, розового цвета... Это молодое вино совершенно замечательно по своим последствиям. Выпитое в большом количестве, оно не хочет опомниться в желудке и продолжает там таинственный процесс брожения, начатый еще в бочке. Оно заставляет людей танцевать, прыгать, болтать без умолку, целоваться, рассказывать всякие небылицы, хохотать... У нас на Сицилии крестьяне — народ очень хитрый, — продолжал Стефано, — и потому вместо чая по утрам пьют все то же вино. Оно начинает бродить, играть в крови, а действие его возобновляется с новой силой. И все мы на несколько недель становимся пьяными, но очень благодушными... Впрочем, синьор, и это вино ничем не хуже — но, в отличие от сентябрьского, оно почти не пьянят. Это — как сок.

С этими словами Стефано разлил вино по стаканчикам и. протянув один из них гостю, произнес:

— За ваши успехи!

Андреа кивнул.

— Спасибо...

Вино Стефано пахло свежераздавленным виноградом и вставляло на зубах, на языке и на небе терпкую мутноватую оскомину. 

Стефано еще долго рассказывал гостю о том, как делают на Сицилии вино, затем беседа незаметно перешла к тому, как делали вино его отец, дед и прадед, и вскоре пришла к тому больному месту, которое не давало сторожу покоя — к смерти его сестры Сильвии.

— Да-а-а, — протянул он задумчиво, бесцельно вертя в руках стаканчик. — Конечно же, нам надо было слушаться падре... Он ведь сказал: никогда вы не станете в один ровень с такими важным и богатым синьором, как дель Веспиньяни, никогда вы не станете барами... А мы не послушались....

— Но ведь вы сами сказали, что говорили об Отторино со злости, — напомнил Андреа.

Стефано кивнул.

— Да... Иногда мне даже кажется, что я мог бы простить его, иногда — что не прощу никогда... Говорят, что время лучшее лекарство... но у меня перед взглядом до сих пор стоит Сильвия...

После этих слов Стефано вдруг неожиданно замолчал, задумался.

 Молчал и Андреа, считая, что первым должен продолжить беседу.

 — Да, конечно же, — сказал Стефано, беря со стола нож и разрезая скумбрию, конечно же, и наша вина в этом тоже есть...

— В чем?

— Во всем, — многозначительно произнес сторож, — но то, что это не был несчастный случай... Об этом знаю только я... даже не говорил своим братьям, не говорил нашему отцу... Они бы этого не вынесли.

Андреа молчал, понимая, что перебивать теперь Стефано было бы верхом нетактичности — хотя бы по отношению к памяти покойной Сильвии.

— Это не был несчастный случай... — продолжал Стефано, будто бы он рассказывал о своей сестер и обстоятельствах ее гибели не незнакомому человеку, а только лишь самому себе, воскрешая в памяти эпизоды пятилетней давности. — Я позвонил ей за несколько недель до этого... Да. Она сказала, что Отторино наконец-то купил ей красный «феррари» — как она того сама и хотела. Она еще жаловалась на мужа, что он изменяет ей напропалую, и что все в доме знают об этом что и служанки, и горничные... Короче — все. Она рассказывала, что пообещала мужу сесть на «феррари» разогнаться в врезаться в стенку, на что тот сказал: «делай что хочешь, машина куплена тебе...» Послушай... — неожиданно в голове Стефано мелькнула какая-то страшная