Сердце русалки - Ида Миллер

— Кого не было? — Леда снова не поняла, и ей стало так стыдно от своей глупости и тупого незнания очевидных для Ганса вещей, что она залилась краской.

— Понятно, — Ганс впервые весело улыбнулся, и эта улыбка сняла напряжение с Леды. Она наконец-то расслабилась и протянула руки к Гансу, чтобы тот обнял ее.

Где-то вдалеке закричала сова.

Все произошло как-то быстро — странный, болезненный процесс, сути которого Леда так и не поняла до конца. Единственное, что ей понравилось, это когда Ганс целовал ее. Все остальное было неприятным, каким-то мерзким, стыдным. На секунду девушка задумалась, что она вообще здесь делает, в лесу, почему она позволила с собой такое? Почему она на холодной земле, где ползают змеи и насекомые, а не в своей теплой кровати. Когда Ганс отстранился от нее, Леда почувствовала опустошение, словно ею воспользовались. Она вскочила и обняла Ганса за талию со спины. Тот погладил ее по ладоням, обернулся и поцеловал еще раз в губы.

Он молчал, и она молчала. Снова все пошло не так. Они были слишком разные.

Ганс тоже испытывал непреодолимый стыд, и страстный порыв, который казался ему десять минут назад оправданным, теперь сменился чувством какой-то фатальной ошибки.

Обратный путь из леса они тоже проделали в тишине. Обычно счастливые любовники весело беседуют, держатся за руки, шутят и целуются, но между Ледой и Гансом все еще висела какая-то недосказанность. Каждый размышлял о своем.

Ганс думал о том, что натворил. Если у Леды будут последствия, как ему отделаться? Придется бежать с ней, как она и хотела.

Леда думала о том, что неожиданно открыла для себя страшную тайну межполовых отношений, и лучше бы она продолжала оставаться в неведении. Нет, либо она будет жить с Гансом, и терпеть это ужасное исключительно с ним, либо постриг в монахини. Третьего не дано.

— Несколько дней я буду занят, — сказал Ганс на прощание. — Много работы, и вечером тоже привалило забот.

— Я понимаю, — прошептала Леда и подняла лицо в ожидании прощального поцелуя, на что получила сухой чмок в щеку.

До опушки леса Ганс вывел ее сам, а там уже их пути разошлись.

Глава 4

Вергий уже ждал Ганса в месте, где они условились встретиться — под старым дубом недалеко в лесу. Этот дуб знал каждый, на нем было столько вырезок и отметин, что можно было посчитать, сколько поколений крестьян оставляли здесь закорючки и крестики (потому что писать они в большинстве своем не умели), в память о свиданиях, свадьбах и рождении детей. Был вечер, работа на полях уже закончена. Ганс скоро должен был прийти. Идея с кладом пришла Вергию в голову в одну секунду, он не смог заранее придумать причину, чтобы затащить Ганса в лес, ведь по сути, у него не может быть ни одной правдивой причины куда-то вести его, идти с ним вдвоем. Это выглядит крайне подозрительно.

Дед Густав, с которым он беседовали тогда, не показал никаких признаков беспокойства. Они с Вергием поговорили о приближающемся празднике почитания святых, о том, как следует украсить дом и когда прийти в церковь.

«Почему я так нервничаю?» — думал Вергий, дергая себя за узкий воротничок на шее. Лоб его был покрыт испариной, волосы у корней взмокли. — «Я ведь не делаю ничего плохого. Мы сходим к Сейре. Она с ним пообщается, и я отведу Ганса обратно. Что может произойти?»

Вергию не нравилось сама мысль, что о Сейре будет знать кто-то еще, кроме него. Почему он должен делить этот секрет, свою страсть, с кем-то другим?

Тут из-за деревьев показалась белая рубаха Ганса. На плече он нес сложенную кольцом веревку, в руке — железную лопату.

Когда они поравнялись, Вергий лишь полушепотом поманил его за собой. Ему не хотелось даже разговаривать с ним сейчас, до чего его лицо и фигура, сам факт существования Ганс теперь вызывал у него дикий приступ раздражения, на грани с ненавистью. А ведь раньше он любил этого юношу, ставил его в пример другой молодежи, потому что тот ходил в церковь каждое воскресенье и учится читать Писание.

— А далеко нам идти, святой отец? — спросил Ганс, когда они прилично углубились в чащу.

— Нет, уже скоро.

Перед ними показалась опушка, после которой стена леса резко сгущалась, и где висела прибитая к стволу сосны табличка «Дальше ходу нет». Ганс не успел прочитать, что там написано, он пока еще слишком медленно складывал буквы в слова.

Тут Вергий поравнялся с Гансом. Ему вдруг захотелось с ним поговорить, вернее, предупредить его кое о чем, но так, чтобы тот не испугался и не повернул назад.

— Ты знаешь легенду, как наш монастырь был построен? Почему он возник именно на этом месте?

— Что-то слышал в детстве, но не помню совсем, ей-богу, — честно признался Ганс. Он чувствовал себя рядом с Вергием, как нерадивый ученик под опекой почтенного учителя.

— Я тебе напомню, — натужно улыбнулся монах, чтобы разрядить обстановку. — Принятая церковью легенда гласит, что много-много лет назад, в этой самой деревне жил один юноша. Он был умным, щедрым, сильным и все такое. Однажды он заблудился в лесу, прямо здесь, где мы сейчас с тобой идем. Вышел к озеру и встретил там русалку.

Ганс хохотнул и хотел было пошутить: «Мне русалок дома от деда хватает, еще и от вас слушать», но промолчал.

Вергий продолжил.

— Между ними вспыхнула любовь, да такой силы, что юноша совершенно голову потерял. Он ходил к ней на встречи каждый день, пропадал в лесу днями и ночами, носил ей сладости и фрукты, все свои скромные деньги тратил ей на серьги и жемчужные цепочки. Русалка отвечала ему взаимностью, она дарила ему свою любовь. И вот однажды родители юноши захотели прекратить его странные походы в лес: они поставили его перед выбором, либо он поступает в семинарию и посвящает свою жизнь Господу, либо женится на девушке, которую они ему подобрали и переезжает к ней в дом. Юноша не желал ни того ни другого. Стали они с русалкой думать, как решить эту оказию. Юноша предложил русалке пойти с ним в деревню, где он с радостью на ней женится, но девица отказалась, сказав, что она там чужая, да и без воды погибнет. Тогда русалка предложила юноше провести обряд, после которого он стал бы водяным, и они смогли бы счастливо жить в озере. Юноша с радостью согласился.

— Как же можно стать водяным? — снова хохотнул Ганс. — Ноги себе,