Сердце русалки - Ида Миллер

Вергия нигде не было. Ганс обернулся, увидел, как голова Сейры медленно опускается под воду, и наконец, уходит в густую болотную топь. Там, где была ее макушка, остались лишь круги на воде. Ганс будто очнулся ото сна, но от очень приятного сна. Все же это ему не привиделось. Амулета на нем больше не было, да и лицо его все еще пощипывало от коготков русалки. Он подобрал лопату и веревку.

— Святой отец! Думаю, нам лучше сходить за кладом завтра.

Но никто не ответил.

— Ну и куда он пошел? — Ганс начинал сердиться. Неужели Вергий испугался темноты и удрал в деревню?

Рассержено вдохнув и дернув плечом, с которого так и норовила соскользнуть веревка, он пошел обратно в лес. Чаща встретила его полной глухой тишиной, не слышно было ни ветерка, ни жужжания комаров, ни уханья филинов, все словно застыло, замерло во времени. Ганс задрал голову и посмотрел, как величественные шапки сосен стоят над ним в высоте нескольких сотен метров и ни одна из них не шевелится. Безветренная, душно-влажная погода.

— Святой отец! Ну это уже не смешно! — снова закричал Ганс в темноту.

Вдруг его схватили за плечо. Ганс дернулся и резко обернулся, готовый к обороне.

За его спиной стоял Вергий. В темноте его лицо было плохо видно, но глаза его так и сверкали.

— Вы меня напугали, пойдемте уже по домам.

— Конечно, идем, — сказал Вергий каким-то странным, сиплым голосом. — Ты, наверное, устал. Давай я понесу веревку хотя бы.

— Мы завтра можем вернуться за кладом.

— Да, мы вернемся, пошли.

И они потопали в обратном направлении. Ганс шел впереди и вслушивался в шаги монаха. Он не знал, о чем с ним говорить. Значит, это Вергий привел его к Сейре, что их может связывать? Как и почему он знаком с ней? Много вопросов, но как к ним подступиться? Неприлично вот так приставать к человеку, который по статусу, по возрасту, по уму, во всем его, батрака, превосходит.

Внезапно Ганс осенила очевидная мысль, а был ли клад? Или Вергий его выдумал, чтобы найти повод отправиться с ним в лес?

Так, в тишине, в полном молчании они дошли до выхода из чаши и вернулись в уже знакомую Гансу часть леса, которая была «одомашнена» деревенскими.

Вдруг Ганс услышал свист у себя над головой и удавка мертвой хваткой впечаталась ему в шею. Ганс взялся за веревку, пытаясь ее разорвать, но веревка, которую он плел сам, была сделана на совесть.

«Вергий! Тварь!» — только успел подумать он.

Ганс упал на спину и повалил за собой нападавшего. Он убрал руки назад, схватил Вергия за голову, дернул его через себя и с силой припечатал лбом к земле. Вергий застонал, отполз от Ганса на пару метров и стал быстро подниматься на ноги. Не теряя времени, Ганс схватил лопату, подбежал к монаху и замахнулся над ним, успел ударить, но Вергий скрылся в каких-то кустах. В темноте было совершенно ничего не видно, Ганс мог полагаться только на звук. Он слышал шаги и как шелестит трава под ногами священника, но откуда, откуда он нападет? В панике, уставший и озлобленный, Ганс крутился вокруг своей оси, вооруженный лопатой, он держал ее крепко двумя руками, готовый в любую минуту воспользоваться ею.

О переговорах не могло быть и речи.

Тут что-то острое со свистом вошло Гансу в ногу. Он закричал и упал на одно колено, выпустив лопату. Вергий подскочил к Гансу и снова, как на упрямого жеребца, набросил на его шею веревку и со всей силы сжал. Ганс был гораздо сильнее Вергия, но на священника будто нашла какая-то невиданная мощь, он еще никогда не испытывал такой злобы, такого желания уничтожить соперника, как сейчас. Никакие увещевания, никакие мольбы не проняли бы его. Животный гнев, бешеная ярость. Кровь прилила к его лицу, а руки были так напряжены, сжимая веревку вокруг крепкой шеи крестьянина, что он их не чувствовал. Он слышал, как Ганс хрипит, как пытается добраться до Вергия руками и каждый его предсмертный стон отдавался музыкой в его ушах. Еще немного, еще чуть-чуть. И так будет с каждым, кто посмеет прикоснуться к его тайне, к его Сейре.

Ганс стал терять равновесие, он обмяк и упал лицом в землю. Для пущей уверенности, Вергий вырвал кинжал из ноги Ганса, который он заранее приготовил, приподнял голову юноши за волосы и полоснул того по шее. Чтобы наверняка. Горячая, обжигающая кровь залила ему руку. Вергий подумал о том, как забивают свиней.

Еще какое-то время Вергий стоял над телом юноши, окруженный всепоглощающей лесной тьмой. Их крики никого не разбудили, никого не привлекли, все прошло просто и буднично. Вергий посмотрел на свои залитые уже засохшей кровью руки. Флер битвы, эйфория берсерка начали развеиваться. Триумф победы над соперником перестал быть первичным его состоянием. Словно очнувшийся от наркотического сна, он зажал рот руками, чтобы не закричать. В нос ударил металлический запах крови. Чужой крови. Крови этого мальчика.

В панике Вергий попятился назад и натолкнулся спиной на ствол дуба. Он застонал и сполз на землю.

«Что же я наделал?!» — священник закрыл лицо руками и зарыдал. Выплеснутые эмоции немного помогли ему прийти в себя, и он стал думать о последствиях.

Так, Ганс уже домой не вернется. Кому есть до этого дело? Никому. Каждый год кто-нибудь из деревенских умирает по той или иной причине, и молодые, и старые. Нужно, чтобы он пропал, и тогда его исчезновение можно будет оправдать чем угодно. Кто знает, что Ганс ушел сегодня в лес с монахом? Только дед Густав. Внук не мог ему не рассказать, да и сам Вергий приходил к ним домой буквально позавчера. Может, вернуться, и, пока ночь, расправиться с дедом? Нет, это уже вызовет подозрения. С другой стороны, Густава никто не любит, и вряд ли его смерть будут оплакивать. Можно тихонько придушить его подушкой, а когда его тело найдут через несколько недель — уже будет не старика, мол, помер и помер.

Хорошо, с дедом легко будет разобраться, но сначала надо решить, что делать с его внуком.

Вергий встал, подошел к Гансу, пнул его по голове, чтобы точно удостовериться, что тот мертв. На Вергия посмотрели застывшие стеклянные глаза. Священник привязал веревку к руке Ганса и поволок его по земле.

«До чего тяжелый», — думал он, обливаясь потом. Эта душная ночь, не по-осеннему теплая, была бы приятной для любого другого повода