Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц

– Говори, – велел он, подходя ближе.

– Он отсылал девчонку. Сам отводил заключенных в камеры.

– А еще камеры проверял, – добавил второй солдат. – Перед тем, как завести туда кого-нибудь.

– Говорит, что действовал самостоятельно, Рудольф.

Солдаты послушно отошли в сторону, когда позади раздался знакомый, вкрадчивый голос. Вздрогнув, я поняла, что вижу перед собой того самого офицера, который разговаривал со мной о музыке на приеме у коменданта. Однако в этот раз его лицо было опухшим, словно поспать ему так и не удалось. И в глазах горел недобрый огонек.

– Вранье, – мотнул головой Гот. – В одиночку он бы не смог выводить заключенных из лагеря.

– Одна из женщин подтвердила, что он был один, – поджал губы офицер. Он вытащил из кармана белый платок и осторожно обтер руки. Костяшки на кулаках были сбиты, но мужчина даже не поморщился, когда ткань коснулась ранок. – Впрочем, тут все понятно.

– Просветите меня, – издевательски улыбнулся Гот. Однако офицер лишь кивнул и улыбнулся.

– Понимаю твою злость, Рудольф. Только обрати её на тех, кто действительно виновен, а не на друзей, – язвительно ответил он, заставив коменданта покраснеть.

– Ты сам прекрасно понимаешь, Август, чем это мне грозит, – буркнул Гот, вытаскивая портсигар и зажигалку. Закурив, он бросил злобный взгляд на Плагге, стоящего в окружении, и сплюнул на землю.

– Ты слышал о Жеготе?

– Нет, – мотнул головой комендант. Офицер кивнул и снова улыбнулся.

– Это, так называемый, совет помощи евреям. Группка заговорщиков, которая разрослась до размеров гигантского сорняка. Изначально в ней были поляки, а теперь там предостаточно и немцев. Причем есть даже высокопоставленные офицеры. Всех их объединяет извращенная любовь к еврейским крысам, Рудольф. А то, что делает фюрер, кажется им величайшим злом. Жегота помогает скрывающимся евреям, прячет их у себя и организует побеги из лагерей. Чаще всего при помощи сопереживающих им немцев.

– И как тут замешан Плагге? – воскликнул Гот.

– Как и все они. Мне удалось узнать, что он был переведен из Дахау. За связь с евреями. Помогал им по доброте душевной, позволяя таскать хлеб из пекарни. Доказать это, конечно, не удалось. К тому же помогло многое: молодость, офицерский чин, ранение под Сталинградом. Скорее всего в госпитале на него и вышла Жегота, после чего произошла успешная вербовка. Конечно, он не сознался в этом, но созналась одна из заключенных. Пусть для этого потребовалось пристрелить её крысеныша. И, да, Рудольф. Я не верю, что он действовал один. Он заводил заключенных в камеры, а из камер их выводили другие люди.

– Плевать, – отмахнулся Гот.

– Я бы не был так категоричен. В заборе за вторым блоком обнаружилась дыра, а электричество, оказывается, отключалось во время прибытия поездов. При желании он мог вывести всех, но перестраховывался, предпочитая спасать детей. Наивный дурак. Это его и погубило. Солдат приметил одного крысеныша, когда тот вылез из подсобки крематория, и донес, куда надо. Осталось дело за малым: проследить и схватить.

– И что? Ты заберешь его в Берлин? – мрачно спросил комендант, поигрывая желваками. Он был в ярости и дрожащие пальцы то и дело прогуливались по кобуре.

– Берлин сейчас заботит другое, – туманно ответил офицер и тонко улыбнулся.

– В таком случае, я накажу его сам!

– Я не буду чинить тебе препятствий. К тому же это может быть полезно. Для других, чьи умы могут попытаться смутить лживыми посылами, – офицер пожал протянутую ладонь коменданта, кивнул двум солдатам, сопровождавшим его, и, развернувшись, направился в сторону ворот лагеря. Лицо Гота тут же исказила хищная ухмылка.

– За предательство наказание одно, – громко произнес он, обращаясь и к притихшим солдатам, и к Вильгельму Плагге. – Расстрел. Но расстрел за подобное предательство – слишком мягкое наказание. Наказание должно вселять страх и напрочь убивать дурные мысли, способные родить новое предательство. Наивный дурак, бросивший свою жизнь на плаху за грязных крыс, и умереть должен, как крыса в окружении других крыс. Такова награда предателям Германии. Мейер!

– Да, господин комендант, – откликнулся знакомый мне офицер. Но сказанные комендантом слова, заставили его удивиться. Как и всех, кто собрался в тот день в месте выгрузки заключенных.

– Подготовьте камеру дезинфекции второго блока. А ты, – Гот посмотрел на меня и улыбнулся. – Проводи этих животных в последний путь.

Вильгельм Плагге молчал, пока его, женщин и детей вели под конвоем ко второму блоку. Несмотря на то, что он хромал, офицер шел прямо, стиснув зубы, и смотрел вперед. Иногда он что-то негромко говорил детям, которые шли рядом, или женщинам.

Перед входом в камеру, его не раздели догола, как остальных несчастных. Оставили одну рубашку. Дети жались друг к другу, с ужасом смотря на коменданта. Послышалось тихое хныканье. Лишь Плагге все так же улыбался. Ему позволили выкурить сигарету и эту сигарету он выкурил неспешно, не обращая внимания на раздраженное сопение Гота. Я же, повинуясь неожиданному порыву, подошла к нему ближе и заглянула в глаза. Где-то там, глубоко внутри, за показной бравадой и улыбкой, я углядела и боль.

– Я мог спасти больше, – шепнул он мне. Во взгляде мелькнуло сожаление. – Мог. Но боялся.

Я не ответила. Только вытащила из кармана деревянную голубку и протянула её офицеру. Плагге поджал губы и взял игрушку.

– Я не могу дать тебе ничего взамен, – тихо ответил он, лаская игрушку пальцами.

– Вы дали многое другим, господин офицер, – так же тихо ответила я. – Держите её рядом с сердцем. До самого конца.

Я успела забрать голубку прежде, чем тело Плагге засунули в печь. Игрушка еще хранила тепло. Тепло тела и тепло сердца. Изгнать его не мог даже холодный ветер, вновь налетевший на лагерь с холмов. Возвращаясь с Вальцманом в барак, я на миг оглянулась и посмотрела на торчащую над лесом трубу крематория. Из неё в небо валил густой, черный дым. Слез не было. Они пришли позже. Ночью. Тихие, но искренние. Как улыбка человека, который пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти других.

Глава седьмая. Марш смерти.

После происшествия с Вильгельмом Плагге, комендант Гот словно сошел с ума. Его подозрительность переросла в паранойю, и он почти каждый вечер напивался до беспамятства. В эти дни компанию ему составляли другие офицеры. Иногда они приходили с женами, заставляя коменданта мрачнеть еще сильнее. На этих сборищах улыбок и смеха почти не было. Немцы, разделившись на группы, тихо пересказывали друг другу последние новости. И для немцев они были безрадостными.

– Русские медленно, но верно освобождают Польшу, – хмыкнул один из офицеров. Он сидел рядом