Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ноги предательски затряслись и мне пришлось опереться рукой на стул, стоящий возле стола. Комендант, подойдя ближе, схватил меня за подбородок и заглянул в глаза. В его глаза вернулась привычная ленца и теплота. Он гипнотизировал меня, как змея. Но страх… страх становился лишь сильнее. С каждой секундой, которую размеренно отщелкивали старые часты в углу гостиной.
– Видишь? Ты ничем не отличаешься от других, девочка, – тихо произнес Гот, касаясь стволом пистолета моей щеки. Я осторожно потрогала кожу и скривилась, когда прикосновение принесло боль. Пусть пуля пролетела мимо и застряла в стене, она все же оставила о себе напоминание. Напоминание, которое всегда будет со мной. Как и синий номер, вытатуированный на руке.
Елена, прибежавшая на шум, удивленно переводила взгляд то на меня, то на коменданта. Но Гот, не отвлекаясь ни на что, продолжал рассматривать мое лицо.
– Боишься только первый раз, едва ощутив касание смерти, – продолжил он. – Потом к этому привыкаешь. А затем приходит равнодушие и скука. Но не у тебя, девочка. Ты, не раз отмеченная смертью, все равно боишься. Я чувствую запах страха. Ты воняешь, как трясущиеся крысы, что боятся за свою жизнь. Которую так легко отнимет безжалостный каблук сапога. Эта вонь, липкая, противная… она пропитала тебя насквозь. Но даже сейчас, еле сдерживая мочу, которая запросто ошпарит твои бедра, ты надеешься, девочка. Надеешься на хороший исход. Надеешься на свободу. Однако свободы не видать ни тебе, ни мне. Все мы – узники той судьбы, которую выбрали. Или выбрали сами. Или выбрали за нас… Елена!
– Да, господин комендант, – откликнулась девушка. Гот схватил меня за плечо и пихнул в её сторону. Мне хотелось рыдать. Хотелось спрятать лицо на груди Елены и просто рыдать. Но я смогла сдержаться, пусть слезы продолжали душить меня.
– Пусть умоется и отправляется в барак. В четыре утра придет поезд. К его прибытию она должна перестать кровоточить, как безумная сука.
– Да, господин комендант.
Елена поклонилась и, мягко взяв меня за руку, повела за собой. Я не сопротивлялась. Сердце глухо ухало в груди, щека болела, а в висках вновь застучали молоточки. Страх… страх никуда не делся. Он оплел меня, как тяжелая виноградная лоза, и душил безо всяких сожалений.
Поспать в бараке мне не удалось. Щека горела так сильно, что стоило пошевелиться, как лицо сводило от боли. Пусть Елена обработала рану спиртом и даже помазала какой-то мазью, рана все равно болела. Женщины из барака меня не трогали. Только Марийка подсела ближе и, несмотря на мои стоны, сама осмотрела рану. Затем поджала губы и укоризненно покачала головой.
– Капо говорят, что комендант всегда себе любимчиков находит, – прошептала она, ласково поглаживая меня по плечу. Казалось, словно и не было тех ночей, когда весь барак шептал мне вслед ругательства и обзывал подстилкой.
– Которых ломает, – протянула я. – Ломает так, что они себя ненавидят за то, что делают.
– Ты не могла выбирать, дочка. Так что не кори себя, – вздохнула Марийка.
Но я все равно корила. Слова коменданта, словно змеиный яд, проникали все глубже и глубже внутрь сердца.
Утром, когда небо над лагерем окрасилось в малиновые и оранжевые цвета, за мной пришел зевающий Вальцман. От капо пахло кофе, сигаретами и колбасой. То ли кто-то из охраны расщедрился, то ли в чемоданах нашлись запасы, которыми побрезговали немцы. Растолкав меня, он махнул рукой и отправился на выход. Недалеко от выхода из барака скрючилась над вонючей дырой в полу Фая. Но и она, и Вальцман просто проигнорировали друг друга. Каждый со временем оставлял все человеческое за порогом ворот лагеря. Стыд, смелость… сочувствие.
– Сегодня только один поезд, – зевнул Вальцман. – Но поспать все равно не успеем.
Я промолчала. Но капо привык, что чаще всего разговаривает сам с собой. Другие узники его чаще всего игнорировали, отвечая односложно только в те моменты, когда это было необходимо.
– Что у тебя с щекой? – спросил он, бросив косой взгляд через плечо.
– Порезалась, – буркнула я. Вальцмана мой ответ удовлетворил. Он кивнул, прочистил горло и, сплюнув на землю, ускорил шаг.
С каждым разом утро становилось все холоднее и холоднее. Скоро с деревьев в шепчущем лесу слетят все листья, небо чаще всего будет затянуто свинцовыми облаками, а с далеких холмов, виднеющихся за колючей проволокой, придут холодные ветра. И в один день с неба начнет сыпать снег. Обычный снег. Белый, липкий и колючий. Но даже такой снег лучше черного снега, который даже летом извергали в небо закопченные трубы крематориев.
Но сейчас, пусть прохлада в воздухе уже ощущалась, она не жгла кожу и не заставляла кутаться в дырявый тулуп, который мне однажды выдал Шломо, и который заменял мне и одеяло, и подушку. Я шла за Вальцманом, привычно опустив голову. Однако мы часто останавливались, если встречали немцев. Тогда шапочку снимала и я, и капо. Лишь после того, как немцы уходили, мы продолжали путь к месту выгрузки заключенных.
Прибывший поезд был точно таким же, как и остальные до него. Два десятка вагонов, заполненных перепуганными людьми – мужчинами, женщинами и детьми. Раньше место выгрузки было очень шумным местом. Прибывшие постоянно кричали, плакали, пытались воззвать к доброте немцев. Сейчас они молча выгружались из вагонов, привычно вставали в очереди и если позволяли себе вольности, то только чтобы взглянуть на своих детей. Которые тоже стояли в отдельной очереди. Такие маленькие и беззащитные, но уже с лицами стариков и старух.
– Ты сопровождающая? – спросил меня высокий мужчина в серо-зеленой форме. Ранее я не видела его, но в глаза сразу бросалось, что охранник был молод. Он улыбнулся, когда я кивнула, и указал пальцем на группку женщин и детей. – Господин комендант сказал, что ты сопровождаешь детей, так?
– Да, господин офицер, – снова кивнула я. Год жизни в лагере заставил меня выучить отличия между немецкими солдатами. Новенький определенно был офицером. Об этом говорила не только форма, но и выправка.
– Плагге, – вновь улыбнулся он. – Вильгельм Плагге.
– Заключенная Пашкевич, – осторожно ответила я. – Номер три-восемь-три-шесть-шесть.
– А имя у тебя есть? – весело спросил офицер.
– Элла, – тихо сказала я, рискнув посмотреть на немца.
Он был странным, но я привыкла к странностям. Отто Вехтер тоже улыбался и не стеснялся разговаривать с узниками. Но он, так же смеясь, застрелил одного из работников
