Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собрав остатки вещей в тележку, мы с Эфраимом отправились в обратный путь, однако мужчина, посмотрев вперед, недовольно замычал и помотал головой. Посмотрев в ту же сторону, я тоже вздохнула, увидев долговязую фигуру коменданта.
– Почему территория еще не освобождена от мусора? – процедил он, поднимая руку и заставляя Эфраима остановиться. К нам подбежал офицер, разом стерший с лица ухмылку, и вытянулся по струнке.
– Прошу прощения, господин комендант. Заключенным пришлось вывозить все несколько раз, – доложил он. Гот хмуро посмотрел на тележку, затем на Эфраима и в итоге перевел взгляд на меня.
– Пока еврей тянет свою ношу, ты идешь рядом, девочка? – спросил он.
– Да, господин комендант. Я помогала загрузить телегу вещами.
– Мусором. Это, – Гот презрительно указал пальцем на гору вещей, – не годится даже для переработки. Словно этих животных сознательно нарядили в рванье и отправили сюда. Склады заполнены бесполезным. Куда ни плюнь старые ботинки и рваные робы.
– Виноват, господин комендант. Но печи переполнены… – офицер не договорил, увидев, что Гот снова поднял руку.
– Разверни телегу, – приказал комендант Эфраиму. – Все это в печь. Немедленно. И мне плевать, если грязным крысам придется ждать своей очереди… Стой. Не ты.
Эфраим послушно остановился и с удивлением посмотрел на меня. Губы коменданта исказила ухмылка.
– Удобно идти рядом, пока другой обливается потом, девочка. Вперед, – кивнул он на телегу. Вздохнув, я схватилась за отполированные деревянные оглобли и взрыла ногами землю. Колеса дернулись, и телега нехотя пошла вперед, пусть это и стоило мне остатков всех сил и прокушенной губы.
Комендант шел рядом всю дорогу до дверей в крематорий. Я же, натужно пыхтя и сопя, толкала вперед тяжелую телегу, а Эфраим шел позади и привычно качал головой, пока никто не видит. Гот велел ему остаться на месте даже тогда, когда телега подпрыгнула на камне и завалилась набок. Хорошо, что большая часть вещей оказалась не на земле. Однако комендант нахмурился, когда я быстро собрала упавшие ботинки, покидала их обратно и вновь продолжила путь к крематорию.
– Это, – Гот повертел в руках разбитые очки, а потом и гнутую металлическую кружку, – в ямы. Все остальное, что горит, в печь. Приказ понятен, унтершарфюрер?
– Так точно, господин комендант, – вытянулся по струнке офицер. Он вытащил из кармана планшет, быстро что-то начеркал на желтоватом листе бумаги и протянул это коменданту.
– Что это?
– Мне нужна ваша подпись, господин комендант. Приказ за вашей подписью, – отрапортовал он. Гот почесал бровь, но свою подпись на бумаге все же поставил. Затем сунул руки в карманы и кивнул мне.
– Вперед, девочка. Всю эту смердячую кучу немедленно в печь.
– Да, господин комендант.
Мы с Эфраимом быстро перетаскали все вещи в печи, но куда сильнее меня волновал сам крематорий, в котором еще побывать не доводилось. Там, в мрачном, темном помещении постоянно горели пять больших печей. Воняло паленым и жженной резиной, стены закоптились от черного дыма до потолка, но страшнее всего было видеть пепел. Пепел укрывал пол, пепел лежал у самих печей и у входа в крематорий. Пепел въелся в одежду и кожу заключенных, приставленных в помощь солдатам. Этот пепел другие заключенные собирали в огромные металлические бочки. И я уже видела их. В поездах, которые уходили из лагеря с вещами и ценностями заключенных. Но тогда я еще не знала о содержимом этих бочек.
– Шокирована видом мертвой плоти? – усмехнувшись, спросил комендант. Он тоже вошел в крематорий и тут же приложил к носу платок. – Ничего необычного, девочка.
Но я знала, что это не так. Еще во время работы в медблоке мне попались на глаза отчеты доктора Менге. Скупые, сухие и страшные. Отчеты о литрах крови, выкачанных из детей, которые шли с ближайшими поездами в Германию для раненых солдат. Отчеты о вытопленном жире, из которого делали мыло. Отчеты об органах для пересадки. Наверняка и пепел немцы тоже использовали. Все шло на благо великой Германии, как любил повторять Рудольф Гот. А сейчас людей просто сжигали. Как и их вещи, в которых больше не было нужды.
Шломо, казалось, все понял, стоило ему только взглянуть на наши с Эфраимом лица. Старичок скупо поджал губы, выслушав мои слова о сожжении вещей, после чего отправил меня на разборку оставшихся вещей вместе с Руткой.
Мои губы тронула слабая улыбка, когда я вытащила из кармана деревянную голубку и протянула её удивленной девочке. Рутка тихонько рассмеялась, бережно провела пальцем по головке игрушки и тут же спрятала её в карман. Мы обе понимали, что в любой момент на склад могли зайти немцы. А немцам очень не нравилось, если заключенные не работали.
– Дедушка говорит, что голубь – это символ Божий. И наш символ, – тихо произнесла она, пока я расправлялась с обедом – неизменной тарелкой похлебки и черствым, черным сухарем. – Поэтому таких фигурок много. Ну, в чемоданах. И в карманах.
– У тебя тоже есть? – поинтересовалась я. Рутка задумчиво посмотрела на голубку и кивнула.
– У меня много таких. Господину Вехтеру они не нужны, если только они не из золота. Только, знаешь, Элла…
– Что? – спросила я, заметив, что девочка замялась.
– Дедушка говорит, что нельзя их выбрасывать или сжигать. Их надо хранить рядом с сердцем. Тогда Бог защитит тебя. И дарует тебе милость. Но я не верю в это больше. Только дедушке не говорю. Расстроится.
– Почему не веришь?
Я осеклась, поняв, каким глупым был вопрос. Это подтвердили и глаза Рутки – непривычно грустные и взрослые.
– Остальных Он не защитил, – тихо ответила девочка и, чуть подумав, протянула голубку мне. – Возьми. Пусть и у тебя будет своя защитница. Вдруг тебе повезет больше, чем другим.
– Хорошо, – кивнула я и, забрав голубку, положила её в нагрудный карман.
– Ты доела? – спросила Рутка и, дождавшись моего кивка, вздохнула. – Тогда давай работать. Господин Вехтер злится, если к концу смены мы находим мало красивых вещей.
Вечером за мной в барак пришел Вальцман и велел поторапливаться. По пути к дому коменданта капо пояснил о причинах спешки. Причем, судя по дрожащему голосу, Вальцману очень хотелось, как можно скорее,
