Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц

В них прибывали не обычные люди, которые не знали, что происходит. Они не шли покорно в камеры дезинфекции. Они знали, что их ждет. Заключенные из других лагерей. Мужчины, женщины, дети. Худые, голодные, искалеченные. Их глаза горели ненавистью к немцам и тем, кто им прислуживает. Они не стеснялись говорить то, что думают, понимая, что скоро их жизнь оборвется. И все же они шли в камеры, проклиная сопровождавших на десятках разных языков.

– Эти!

Офицер, указавший стволом пистолета на группку женщин и детей, отошел в сторону, давая мне возможность делать то, что от меня требовалось.

– Кто из вас знает немецкий или русский? – спросила я и вздрогнула, как от пощечины, когда одна из женщин плюнула мне под ноги.

– Немецкий знают все. Были учителя, – ответила она, мрачно смотря на меня черными глазами. Женщина держала за руку светловолосую девочку, лет десяти. Я поджала губы, увидев на руке ребенка синюю татуировку, очень похожую на ту, что была у меня. Такая маленькая, а уже узница. Женщина брезгливо на меня посмотрела и тихо добавила. – Веди.

Они шли тихо и медленно. Даже дети не плакали, словно знали, что последует за плачем. И пусть немцы, идущие рядом с винтовками в руках, шутили и смеялись, ни одна из женщин так и не улыбнулась. Они шли за мной с тупой покорностью. Несли на руках уставших детей. И негромко им что-то говорили, если те начинали всхлипывать.

У того самого пригорка с тремя погнутыми деревцами все остановились. Впереди виднелась очередь из других узников, ждущих, когда их заведут в камеры дезинфекции. Офицер, шедший рядом со мной, отрывисто приказал всем сесть и, когда женщины послушно уселись на зеленую траву, закурил сигарету и отошел к другим солдатам. С их стороны до нас то и дело доносились громкие, веселые возгласы, которые порой сменял смех.

Я сидела неподалеку от своей группы. На траве, как и они. Задумчиво смотрела на очередь, которая медленно продвигалась вперед, и растирала пальцами зеленую травинку, чтобы её запах хоть немного перебил вонь печей крематория.

– Я хочу пить.

Вздрогнув, я повернулась на голос и увидела, что рядом стоит чумазый мальчик в серой робе. На голове дырявая шапочка, на груди пришита желтая шестиконечная звезда. Сердце кольнуло, когда я заметила, что у мальчишки на пальцах нет ногтей. Совсем нет.

– Потерпи немного, – тихо ответила я, косясь на немцев. – Скоро вам дадут воды.

– Не дадут, – вздохнул мальчик, присаживаясь рядом. Он мотнул головой, когда одна из женщин назвала его по имени. – Они никогда не дают. Даже в поезде не давали. Только вагоны обливали и так мы пили.

– Обливали вагоны? – удивилась я. Немцем обычно всегда было плевать на заключенных.

– Да. А потом мы поехали. Но воды все равно было мало, – кивнул мальчик и тяжело вздохнул. Как взрослый. – Скоро же все кончится?

– Да, – ответила я. Пусть немцы на нас посматривали, но я была уверена, что они ничего не слышат. – Скоро все кончится.

– Хорошо бы, – снова вздохнул он. – Я очень устал. И мама устала.

– А мама твоя там? – я кивнула в сторону женщин, но мальчишка вновь помотал головой.

– Мама осталась в поезде. Она тоже устала, только сильно. Мама хотела пить, но воды не было. И есть хотела, а еду не давали. Мы ехали, ехали и… мама уснула. Она и сейчас спит. Где-то там. Я знаю, что тоже усну. Как мама, и как Ева…

– А Ева… это кто? – осторожно спросила я, заставив мальчика улыбнуться.

– Сестра, – ответил он, поджав губы. – Её застрелили в Варшаве, когда она чемодан отдавать не хотела.

– Роберт. Пойдем. Скоро наша очередь.

К нам подошла одна из женщин и взяла мальчика за руку. Тот в ответ снова помотал головой и указал пальцем на меня.

– Я побуду с ней. Она тоже устала, как и я.

– Как же. Устала она, – сварливо ответила женщина, широко улыбнувшись. Зубов у нее почти не было. Только сгнившие пеньки кое-где торчали из голых десен. Женщина прочистила горло и резко плюнула мне в лицо. – Подстилка. Пошли, Роберт.

Слюна обожгла кожу, как кипяток. Кровь прилила к ушам, когда я услышала довольный смех других женщин. А чуть позже к ним присоединились и немцы. Пусть их смех жалил так же больно, как и плевок, я не винила их. Они тоже «устали», как сказал Роберт. И понимали, куда выстроилась эта очередь и что их ждет.

Вздохнув, я поднялась с травы и, чуть подумав, направилась к немцам. Один из них, увидев меня, поднял винтовку и нахмурился. Однако офицер, с наслаждением курящий сигарету, махнул рукой и повернулся ко мне.

– Чего тебе? – коротко спросил он. Я сняла шапочку с головы и принялась подбирать слова. Немцев это тоже повеселило и вызвало очередные смешки.

– Простите, господин офицер. Можно мне немного воды?

– Воды? – удивился он.

– Дети капризничают и хотят пить. Если их не напоить, они начнут плакать, а наша очередь еще не подошла, – сбивчиво ответила я. – Я не прошу много. Чуть-чуть. Им не давали ни пить, ни есть.

– Какая разница, – недовольно протянул один из солдат. Высокий, с вьющимися светлыми волосами. – Все равно их…

Он осекся и посмотрел на офицера, глаза которого похолодели. Но вместо крика офицер подошел к солдату и сорвал с его пояса металлическую фляжку. Затем, усмехнувшись, отвинтил пробку и вылил половину содержимого на землю.

– Этого хватит, – улыбнулся он, протягивая мне фляжку.

Первым сделал несколько маленьких глотков Роберт. Потом женщина дала попить самым маленьким и дальше по старшинству. Я стояла рядом и грустно улыбалась, глядя, как на детских щеках расцветает румянец и ответные улыбки. Правда моя улыбка сошла на нет, когда ко мне снова подошла женщина, чей плевок все еще жег мою кожу. Однако она не стала плеваться или ругать меня. Лишь грустно вздохнула и положила шершавую ладонь мне на голову. Её рука дрожала, а в глазах блестели слезы, но она так ничего и не сказала. Слова здесь были лишними. Мы обе это понимали.

Роберт и остальные дети заходили в камеру дезинфекции с улыбками. С улыбками, которые разбивали мое сердце. Мальчик на миг оглянулся и, найдя меня взглядом, помахал ладошкой. Через секунду за ним закрылись двери, а потом я услышала крик…

Глухой крик, полный мольбы, и глухую дробь десятков рук, барабанивших по тяжелым дверям камеры. С каждой секундой крик становился все тише и тише, пока не смолк окончательно. Офицер, стоящий рядом со