Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц

– И евреи?

– Каждый, Рутка. Абсолютно каждый.

Девочка не ответила. Лишь шмыгнула носом и кивнула. А потом придвинулась ближе и прижалась к моему бедру. Когда я обняла её, Рутка вздрогнула и тут же тихонько рассмеялась. Но не отстранилась. Напротив, прижалась еще сильнее, ища тепла и поддержки. Охранник, проходящий мимо, косо на нас посмотрел и ехидно усмехнулся. Но мешать не стал. Словно и в его черном сердце хоть на миг, но появилось тепло.

– Когда мы приехали в лагерь, дедушка соврал, – чуть помолчав, неожиданно произнесла Рутка. – Он сказал, что врать – это грех, но соврал. А когда я спросила, зачем он это сделал, дедушка заплакал и сказал, что спасал меня.

– Что он сказал? – спросила я. Рутка чуть подумала и наморщила нос, вновь заставив меня улыбнуться.

– Там был господин Вехтер. Он искал полезных. Для склада. И дедушка сказал, что он бухгалтер.

– Но дедушка не бухгалтер, да? Он скрипач, – вспомнила я давний разговор с Шломо.

– Ага. Но считать он всегда умел. И господин Вехтер захотел дедушку забрать к себе на склад. Но дедушка попросил еще и меня забрать. И маму с папой, – Рутка нахмурилась и в глазах снова заблестели слезы. – Маму и папу не разрешили забрать. Господин Вехтер сказал, что они бесполезные и их увели куда-то. Дедушка говорит, что однажды они вернутся… но я ему не верю. Их убили. Я знаю. Как остальных. Той ночью дедушка плакал, думая, что я не слышу. И сейчас дедушка мне врет. Когда говорит, что скоро все кончится.

– Не суди его строго, Рутка, – вздохнув, ответила я. – Знаешь, моя бабушка говорила, что ложь во благо, спасительная ложь. Твой дедушка хотел тебя спасти. И я уверена, что он сделает это столько раз, сколько потребуется.

– Даже если это грех?

– Даже если это грех. Просто он очень сильно тебя любит.

– И я его люблю. Хоть он и ворчит, – буркнула девочка и тихонько рассмеялась. Но стоило ей взглянуть на яму и стоящих рядом с ней немцев, как веселье словно ветром сдуло. Передо мной вновь сидела взрослая женщина, пусть и выглядела она, как ребенок. Однако Рутка мотнула головой и повернулась ко мне. – Элла, лучше расскажи о лагере, в котором не будет немцев. А? И как мы вместе пойдем к воротам и нас никто не остановит. Ты, я и дедушка.

– Так и будет, Рутка, – улыбнулась я. Девочка почесала нос и тяжело вздохнула.

– Ты тоже врешь. Как дедушка. Но мне хочется верить.

– Значит, верь, – кивнула я и указала рукой на видневшиеся вдалеке ворота. – Видишь дорогу?

– Ага. По ней машина едет с солдатами.

– Да. По этой дороге мы и пойдем домой. Только никаких солдат на ней не будет.

– Летом?

– Что «летом»?

– Летом пойдем?

– Весной, – чуть подумав, ответила я. – Весной природа расцветает. И не так жарко. Поля будут зелеными, на них распустятся цветы, а в воздухе загудят пчелы, собирая нектар. Ворота лагеря будут открыты настежь, и никто не помешает нам выйти.

– Даже господин Вехтер?

– Ни господин Вехтер. Ни комендант, – состроив злое лицо, ответила я. Рутка улыбнулась и вновь ко мне прижалась. В её глазах я увидела то, чего уже давно не видела… Надежду. Словно девочка и правда начала верить в ту сказку, что я ей рассказывала.

– А папа с мамой? Они же тут останутся, да? Навсегда… – тоскливо протянула она.

– Нет. Они тоже пойдут с тобой.

– Правда?

– Правда. Они будут вот тут, – я осторожно коснулась пальцем левой стороны груди Рутки. – В твоем сердце.

– У меня кроме дедушки никого нет.

– Ну, у тебя есть я.

– Правда? – и вновь глаза девочки зажглись. Я не успевала удивляться, как меняется её настроение.

– Конечно. Мы же все вместе пойдем. Я, ты и твой дедушка… Анна и Ева… Феликс, Лора, Роберт… Вильгельм…

– А они хорошие?

– Да, Рутка. Хорошие.

– Значит, мы возьмем их с собой.

– Так и поступим, – улыбнулась я. Казалось странным просто сидеть и болтать, когда рядом с тобой огромная яма, на дне которой одна лишь смерть. Но я мотнула головой, отогнав дурные мысли, и посмотрела Рутку. – Так что не ругайся на дедушку, если тебе кажется, что он тебе врет. Он делает это потому, что любит тебя.

Рутка кивнула и, неожиданно сорвавшись с места, бросилась к сидящему неподалеку Шломо. Солдат, стоящий у края ямы, вздрогнул. Лязгнул затвор винтовки, но выстрела не последовало. Он просто оторопело смотрел на девочку, которая обнимала плачущего старика. Шломо все понял, когда поймал мой взгляд. Губы старика беззвучно прошептали одно слово. Но я все поняла и, поджав губы, кивнула.

– «Спасибо», – сказал он.

Я не ответила. Лишь тяжело вздохнула, увидев вдалеке колонну заключенных, которых сопровождали вооруженные охранники. Сказка кончилась. Вернулась реальность и боль.

Поначалу казалось, что комендант забыл обо мне и своей странной цели. Куда больше его заботили толпы заключенных из других лагерей. Целыми днями Гот только и делал, что занимался этим вопросом. Он выбил из Берлина еще больше солдат, распорядился начать строительство еще двух крематориев и почти перестал обращать на меня внимание. Но это было не так.

Как только порядок был восстановлен и конвейер смерти заработал так, как надо, Гот вернулся к излюбленным занятиям. Дни он проводил в прогулках по лагерю, наблюдая, как заключенные роют ямы. Самолично следил за расстрелами и наказывал тех, кто работал слишком медленно по его мнению. Вечера Гот проводил, как и всегда, за бутылкой коньяка и пространными беседами, в которых мне тоже приходилось участвовать. Но я видела, что с каждым днем комендант мрачнеет все сильнее.

А виной всему положение на фронте. Слухи, уже не стесняясь, летали по лагерю. Передавались из уст в уста. Негромко звучали ночью в бараках и днем на селекции, которая никуда не делась. Дошло до того, что к Готу перестали приезжать делегации других офицеров. Поначалу они вежливо отказывались, а затем попросту игнорировали приглашение, чем повергали Гота в ярость. Во время одного из таких припадков он схватил телефон и швырнул в Елену. Повезло, что провод оказался крепче и телефон упал на пол в нескольких шагах от девушки. Лишь один, уже знакомый мне офицер, составлял компанию Готу долгими, пьяными вечерами. Штурмбаннфюрер Август Кох. Именно он занимался расследованием дела Вильгельма Плагге и был близким другом коменданта. На лице Гота всегда расцветала улыбка, когда на пороге появлялась мрачная фигура