Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц

– Конечно, – кивнула я, еле сдерживая слезы. Шломо покачал головой и, вздохнув, посмотрел на Рутку.

– Господин Вехтер слово дал, да только слово его, что кукушка… Из гнезда в гнездо скачет. А ты… привязалась Рутка к тебе. С тобой только и улыбается. А ночью плачет, пока не уснет. К чему я… А, да! Я, как уйду, ты Рутку не бросай, Элла.

– От меня это не зависит, – тихо ответила я. Правда ранила старика, но по улыбке я поняла, что лучше уж правда, чем гладкая ложь. А лжи в лагере хватало.

– И это понимаю, – снова вздохнул Шломо. – Но если есть хотя бы маленький шанс, то я уже буду тебе за это безмерно благодарен.

– Я сделаю все, что смогу, – улыбнулась я, получив улыбку в ответ. Тогда, сидя на куче свежевырытой земли, которая очень скоро укроет тысячи несчастных тяжелым одеялом, я еще не знала, что мне предстоит очень скоро вспомнить свое обещание.

Хмурым декабрьским утром, когда с тяжелого, закрытого свинцовыми облаками, неба валили хлопья мокрого снега, в женский барак ворвались солдаты. Они, перепугав, спящих, принялись без лишних церемоний стаскивать женщин с нар на землю, после чего пинками выгоняли их на улицу. На улице вдоль выхода из барака выстроились другие солдаты. Мрачные, с автоматами в руках, и с лающими возле ног собаками. Похожее творилось и у других бараков. Иногда раздавались выстрелы, чьи-то крики, громкий плач… который тоже сменялся выстрелом и кратковременной тишиной.

Солдаты, выгонявшие женщин из барака, орудовали дубинками, кулаками и ногами. Я ойкнула, когда что-то тяжелое опустилось на спину, напрочь выбив воздух из легких. И упала, если бы не Марийка, схватившая меня за руку и потащившая за собой. Легкие горели, словно в них плеснули жидкого огня. Голова шла кругом от происходящего. Но я все же собралась с силами, уткнулась взглядом в спину идущей впереди Ханны, и бодро побежала вперед, как и остальные.

Но гнали нас недолго и недалеко. На тот самый плац у ворот лагеря, где обычно проводилась селекция и показательные казни. Но сейчас, казалось, что на продуваемой кусачими ветрами земле стоял весь лагерь. Мужчины, женщины… военнопленные, капо, работники Канады. Мелькнуло в толпе лицо Шломо, который тянул за собой Рутку. Мелькнуло и пропало, растворившись в человеческом водовороте. Впереди же, на помосте, где вешали заключенных, стоял комендант Гот и десять автоматчиков. Их злые глаза впивались в заключенных, а пальцы нервно сжимали оружие, готовые без колебаний обречь на смерть любого, кто сделает хоть один шаг к помосту. У помоста я увидела офицеров, держащих в руках какие-то списки. Комендант дал отмашку и над плацом зазвучали имена и фамилии.

Откликнувшихся тут же уводили в сторону охранники, не стесняясь награждать медлительных ударом кулака или дубинки. Испуганные люди покорно вставали в другую очередь, тоже делясь на группы. Мужчины к мужчинам, женщины к женщинам. Лишь редкие дети боязливо жались к взрослым, но их фамилии никто не озвучивал.

– Йозеф Микуш.

– Эдди де Винд.

– Отто Прессбургер.

– Либуша Бредер.

– Елена Цитронова.

– Франц Розенбах.

– Хенрик Мандельбаум.

– Самуэль Писар.

– Миклош Хаммер.

Десятки фамилий. Сотни… Фамилии звучали, как приговор, но любому, бросившему хоть один взгляд на вызванных, становилось понятно, что их приговор – это жизнь. По крайней мере, пока. Отбирали полезных, отбирали крупных, отбирали здоровых.

– Элла Пашкевич!

Я вздрогнула, услышав свою фамилию. Растерянно посмотрела на Марийку, на Ханну, на Фаю… и на коменданта, который смотрел на меня с помоста и улыбался. На его лице вновь была маска. Глаза Гота взирали на заключенных с поистине отцовской любовью, а улыбка – добрая и почти искренняя – обезоруживала и била под дых. У меня снова закружилась голова, когда я поняла, что моя фамилия была последней. Правда потом зазвучали другие фамилии и времени вызванным почти не давали. Их выдергивали из строя цепкие пальцы охраны, на спины тут же опускались дубинки и яростно лязгали собаки в сантиметре от напуганных людей. Я услышала, как назвали фамилию Марийки, через несколько долгих минут прозвучала фамилия Фаи.

– Соломон Ульман!

– Рутка Ульман!

– Герта Фейнер!

– Рафаэль Шэктер!

– Эрик Зельц!

Сотни фамилий. Тысячи… Эти фамилии звучали, как приговор. И приговором являлись, о чем лично сказал комендант Гот, стоя на помосте и кутаясь в теплое пальто.

– Первая группа заключенных остается в лагере для выполнения работ, – громко произнес он, смотря поверх голов. – Вторая группа переводится в другой лагерь. Те, чьи фамилии не прозвучали, обязаны пройти дезинфекционную обработку, после чего так же будут отправлены в другие лагеря.

Мои губы задрожали, когда я поняла, о чем говорит комендант. Да и остальные заключенные тоже поняли. Особенно те, чьи фамилии так и не прозвучали. Под дезинфекционной обработкой подразумевалось совсем другое. И каждый это знал. На миг я снова выхватила в толпе Шломо и Рутку. Глаза старика отчаянно блуждали по лицам и, когда нашли мое, в них зажглась мольба. Он понимал, что до другого лагеря дойдут единицы. Не зря эти переходы назывались маршами смерти. А те, кто дойдут, будут завидовать мертвым.

Я мотнула головой и сделала шаг из строя. Мыслей не было. Была одна только решимость. Я проигнорировала грубый окрик солдата, который навел на меня ствол автомата, и, склонив голову, подошла к помосту. На спину обрушился удар дубинки, снова выбивший весь воздух из груди. Я повалилась в мокрый снег, который обжигал кожу похлеще пощечин, и застонала. Но все же смогла встать. Гот, улыбаясь, смотрел на меня, склонив голову. Он позволил солдату ударить меня еще дважды, после чего, пошатываясь, спустился по ступенькам и схватил за подбородок. Взглянув мне в глаза, комендант хмыкнул и резко провел пальцем по моей разбитой губе.

– Ты продолжаешь искушать судьбу, девочка, – тихо сказал он. – Быть может ты хочешь во вторую группу? Или в третью?

– Нет, господин комендант, – мотнула я головой. К горлу подступила тошнота, как и всегда бывает, если тебя душит страх. Но я смогла побороть его и ответила. Пусть язык меня почти не слушался.

– Ясно, – процедил Гот и его глаза похолодели. – Ты пришла за милостью. Хочешь, чтобы я спас твоих блохастых друзей. Да?

– Да, господин комендант, – кивнула я. В глаза Гота снова вернулось тепло. Он явно наслаждался ситуацией.

– О моей доброте будут слагать легенды, – издевательски рассмеялся он. Стоящий рядом офицер Мейер тоже улыбнулся. Услужливо, как настоящий раб. – Но такие легенды мне не нужны. Однако я