Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот же день на двух транспортах из Голландии в лагерь привезли 1303 мужчин и мальчиков и 697 женщин и девочек. На совещании, где присутствовали еще четыре должностных лица, Гесс представил общую информацию о комплексе в его теперешнем виде, а потом передал слово генералу-майору СС Гансу Каммлеру, который на чертежах и макетах продемонстрировал проект по строительству новых зданий, установок для отходов, газовых камер. Потом Гиммлера повели на экскурсию по сельскохозяйственным угодьям, кухням и медпунктам, где якобы проходили лечение жертвы эпидемии тифа, а также показали ему железнодорожную платформу, где к тому моменту выгрузка голландских евреев уже завершилась, и они со своим вещами стояли в беспорядочных очередях.
Гиммлер и его свита проследили, как проходит селекция, после которой 1251 мужчина и 300 женщин были допущены в лагерь. Оставшиеся – 399 женщин и девочек и 50 мужчин и мальчиков – погибли в газовой камере бункера 2. Поскольку крематории еще не действовали, Гиммлера особенно интересовал процесс освобождения камеры от тел и перемещения тел к ямам для массового захоронения. День выдался очень насыщенный.
Вечером в честь Гиммлера устроили прием, чтобы дать возможность офицерам СС лично познакомиться со своим рейхсфюрером и поднять тост за его здоровье. Затем последовал торжественный ужин у бригаденфюрера СС, гауляйтера Брахта, в Катовице, в 36 километрах от Освенцима. Офицеры ужинали с женами. По традиции настало время позволить женам уединиться в женской компании, чтобы мужчины за сигарами и виски обсудили прошедший день и планы на завтра. Главным пунктом программы был женский лагерь.
На следующее утро под уплотнившимся от зноя небом девушки стояли на поверке, когда ворота женского лагеря распахнулись и через них прошагал Гиммлер собственной персоной. К тому времени женская часть была уже настолько забита людьми, что – как вспоминает Линда Райх – «приходилось перешагивать через сидящих на земле». Сотни новых узниц спали прямо там, вповалку. Свирепствовал тиф.
Лангефельд не относилась к числу женщин, которые станут тратить время на завивку щипцами. Ее волосы были заколоты в пучок и убраны под пилотку, но зато черные ботинки надраены и блестели, как оникс. Уже опустилась жара, но Лангефельд не вспотела. Это не ее вина, что комендант Гесс набил столькими женщинами ограниченное пространство, позволяющее разместить не более пяти тысяч человек. Пусть Гиммлер своими глазами увидит, с какими проблемами ей приходится иметь дело.
Еврейские девушки наблюдали, как капо, которых они обычно боялись, теперь сами выстраиваются в аккуратные шеренги по пять. Плечи назад, подбородки вверх, взгляд вперед – капо стояли по стойке смирно, понимая, что по положению они выше только евреек, а в глазах остальных они – в самом низу, уголовницы, от которых можно избавиться так же легко и быстро, как и от их подчиненных-евреек. Гиммлер пристально разглядывал равенсбрюкских капо, шагая вдоль рядов, а Лангефельд объясняла, кто к какой категории относится – проститутки, убийцы, коммунистки. Они остановились у переднего ряда, где стояли ее любимицы.
Поравнявшись с Бертель Теге, Луизой Мауэр и тремя другими фаворитками, Лангефельд выдержала паузу и обратилась к своему рейхсфюреру:
– Герр Гиммлер, у меня к вам просьба.
Стоящие рядом эсэсовцы опешили, наверное, от такой наглости. Но эти два офицера СС были ровесниками, и Гиммлер к тому же постоянно хвалил организаторские способности Лангефельд.
– Эти женщины – самые старшие из здешних заключенных, – продолжила она, указывая на своих пятерых помощниц. – Они усердно трудились и, мне кажется, отработали свой тюремный срок с честью и достоинством. Я полностью полагаюсь на них, и никаких проблем с ними у меня никогда не возникало. Очень прошу вас признать срок их тюремного заключения завершенным.
Луизе Мауэр не верилось, что Лангефельд выполнит свое обещание. Луиза сидела в тюрьме с 1935 года, и за все это время ни разу даже на секунду не допустила мысли, что окажется на свободе при Третьем рейхе. Она считалась предателем родины, поскольку была коммунисткой. Гиммлер уставился своими совиными глазами на Мауэр и обратился прямо к ней:
– За что тебя посадили?
Мауэр выпятила грудь и ответила честно и без обиняков:
– Меня арестовали в 1933. Мой муж был членом совета КПГ[52] в Гессене. В 1935 году меня арестовали повторно и посадили на четыре года за госизмену. После суда отправили в Равенсбрюк, а этой весной – в Аушвиц.
– Ты была коммунисткой, – с отвращением произнес Гиммлер. – И ты ею остаешься?
– Да! – отважно ответила Мауэр, невзирая на возможные последствия.
Стоявший рядом офицер СС Максимилиан Грабнер опешил, услышав ее ответ, но Гиммлер продолжал:
– И что же ты сейчас думаешь о национал-социалистическом государстве?
– С 1933 года я вижу только тюрьму и концлагерь, так что к национал-социалистическому государству ничего, кроме отрицательных чувств, испытывать не могу.
– Тогда я дам тебе возможность познакомиться с новым государством. Я тебя освобождаю!
Мауэр обвела исполненным сомнения взглядом Лангефельд и окружавших их эсэсовцев.
– Но герр Гиммлер! – не сдержался Грабнер. – Она же неисправима и политически неблагонадежна!
Гиммлер скосил глаза на нос сквозь стекла пенсне и протер их.
– Тем не менее я ее отпускаю. Но прежде ей придется отработать в штабе войск СС. – Он повернулся к Лангефельд, задал еще несколько вопросов и вновь посмотрел на Мауэр. – Старшая надзирательница говорит, что ты – повар. Вот и поработай там поваром. – То есть он назначил ей испытательный срок.
На самом деле из этих пяти капо незамедлительно освободили еще только Бертель Теге, а остальным пришлось ждать освобождения от года до двух.
Когда Теге выходила из железных ворот с лозунгом Arbeit Macht Frei, она прекрасно понимала, что ей просто повезло стать одной из очень немногих, кому посчастливилось выбраться на свободу.
Гиммлер считал инспектирование женского лагеря важнейшим пунктом своего визита, так что это была отнюдь не обычная поверка. После осмотра их собственных рядов капо вновь примкнули к эсэсовкам, и они все вместе криками приказали девушкам раздеться донага перед рейхсфюрером СС. На малейшие колебания отвечали плеткой. Девушки стянули с себя грязную русскую форму и после команды «Шагом марш!» прошагали мимо Гиммлера, Гесса и других инспектирующих мужчин.
– Вытянуть левую руку! Держать прямо перед собой!
Страх прогнал всякое смущение. Взгляд вперед, зубы стиснуты, левая рука вытянута – ладонью в сторону Гиммлера. «Если бы нас заставили вытянуть правую руку,
