Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В письме от сестры меня тоже кое-что удивило, – откликнулась женщина, нянчившая грудного ребенка. – Она написала, что старина Якоб Раков – в прекрасной форме. Но Якоб уже сто лет как разбился на машине.
«В воздухе повисла легкая паутинка сомнения», – пишет Врба.
Пассажиры принялись открывать чемоданы и перебирать открытки от девушек, работавших в каком-то польском лагере. И в самом деле, в других тоже обнаружились странности – «о давно умерших людях говорилось, как о живых, либо упоминались события, которые произойти не могли». Зачем их дочерям и сестрам писать такую бессмыслицу? Отдельная семья сочла бы подобную приписку случайностью и не обратила бы внимания, но теперь, когда стало понятно, что та же история – у многих, вагон охватило дурное предчувствие. Перечитывая открытки вслух, люди теперь по-иному воспринимали зашифрованные послания. Но они столь же быстро убедили себя, что волноваться все равно не о чем.
Семьи, получившие открытки, были обречены не разглядеть завуалированные предостережения, которые девушки не могли написать открытым текстом. Куда легче поверить заверениям президента Тисо и пребывать в убежденности, что их просто переселяют, чем осознать, что они погибнут, как Якоб Раков в разбившейся машине. Ведь Тисо, в конце концов, сдержал слово – теперь он депортирует евреев семьями, а не увозит только девочек, как это было в марте.
Когда отправка семейных эшелонов превратилась в систему, юный Иван Раухвергер вновь отправился в Попрад, чтобы помочь семьям, только что помещенным в те самые казармы. «Я увидел огромную массу расчеловеченных людей в душераздирающем горе и отчаянии. Макияж у женщин растекся по щекам, работает лишь пара водопроводных кранов, унитазы в большинстве сломаны, мужчины небритые, нервные, дети плачут, коек на всех не хватает. Меня осадили женщины, которые принялись умолять: „Прошу, сходи в мой кабинет, я оставила на столе диплом, а я врач и, может, им пригожусь“.
„Мне нужны очки. Я полуслепая, а очки забыла на тумбочке у кровати, прошу, привези их“.
„У меня диабет, а инсулин остался дома, мне без него не выжить“.
„Мои прокладки – в ванной. Прошу, мне они сейчас нужны“.
Я отправился назад, но все их дома стояли запертыми. Мы смогли только привезти им кое-какую еду, туалетную бумагу и женские прокладки».
Их домами и всем, что находилось внутри, завладели гардисты. «Мы наблюдали, как они с довольным видом входят в дома и квартиры наших друзей и выходят оттуда с охапками постельного белья, скатертей, одежды и других вещей. Потом они начали выходить с картинами, статуэтками, коврами, а ближе к вечеру стали подъезжать на телегах – за мебелью. Через месяц они стали законными владельцами всей этой собственности».
В открытке, которая однажды пришла из Аушвица в городок, где жил Иван, говорилось, на первый взгляд, все то же самое, что и в остальных: «Немцы принимают нас неплохо. Мы тут трудимся, но работа не слишком тяжелая. Еды достаточно, гигиена в бараках нормальная. Наша семья – почти в полном составе, если не считать дядю Малаха Гамавета. Надеемся, что и он скоро будет с нами». На иврите «Малах га-Мавет» означает «Ангел Смерти». Сюзи Хедь была права.
28 мая 1942 года Иван наблюдал, как его школьного друга, Буди Штейна, вместе с отцом вели через город, в руках они несли только самые необходимые вещи, которые им разрешили с собой взять. Отец Буди был архитектором из немецких евреев, он сбежал из Германии в 1934 году, когда нацисты стали приходить к власти и создавать Третий рейх. Штейны построили прекрасный дом в городе Спишска-Нова-Вес неподалеку от дома Ивановой семьи. А сейчас Буди с отцом шагают под дулами одетых в черное гардистов. Город вышел посмотреть, как по уличному гравию бредут люди с чемоданами, которые отправятся на «новое место». Как обещал президент Тисо.
«Я никогда не забуду взгляд Буди: „Как же так получилось – меня депортируют, а ты – на свободе? “ Этот взгляд до сих пор преследует меня», – с печалью в голосе рассказывает Иван Раухвергер, которому ныне 93 года. Буди было 17 лет, как и Ивану. Из Штейнов никто не выжил. Огромный транспорт с ними поехал из Словакии в Польшу, в Люблин. Следующая остановка после Люблина – Аушвиц.
Глава восемнадцатая
Чтобы снести такое бремя,Сизифова упорства мало.Да, силы духа мне хватало,Но путь далек, и где взять время[48].Шарль Бодлер. Из «Цветов зла».Стихи, процитированные Ирен Немировски[49] в романе «Французская сюита»4 июля – когда в Америке празднуют День независимости[50], – вновь прибывший эшелон окружили эсэсовцы, и прямо на разгрузочной платформе прошла первая селекция. Точное число словацких евреев в этом транспорте не сохранилось. Известно лишь, что из них только 108 женщин и 264 мужчины были зарегистрированы и отправлены на «работы». Выгруженных из транспорта людей разделяли по половому признаку и заставляли пройти мимо эсэсовского доктора и представителей лагерной администрации, которые отбирали молодых и физически крепких – пригодных для труда. «Пожилым людям, детям, матерям с детьми и беременным женщинам говорили, что их сейчас отвезут в лагерь». Отделенные таким образом от своих семей, они забирались в грузовики и махали рукой оставшимся. Их везли «в Биркенау, в бункер, где убивали в газовой камере». А остальных отправляли на «санобработку»: бритье, дезинфекция, номера-татуировки.
На селекциях, которые проводились на платформе, предпочтение неизменно отдавалось мужчинам. Причины очевидны. Эсэсовцам требовалась физическая сила, а, кроме того, женщины, в большинстве, и сами хотели остаться с детьми. Женщины не считались идеальными рабами. Но на выбор влиял и еще один фактор – переполненность женского лагеря.
У нас нет никаких официальных данных, и мы не можем сказать, ни сколько именно женщин прибыло в Аушвиц, ни сколько из них погибло, но нам известно, что на 12 мая 1942 года в лагере было зарегистрировано более 8000 женщин, евреек и неевреек, и еще порядка 5000 ожидались в скором времени. Но женский лагерь состоял всего из пяти бараков – на тысячу коек каждый. Для размещения вновь прибывших между двухэтажными кирпичными блоками поставили сборные «ниссеновские» бараки из гофрированного металла. Никаких дополнительных санузлов не предусматривалось, и гигиена, с которой и без того были трудности, теперь превратилась в острейшую проблему.
Девушки теперь боролись не только за лучшие места или добавку еды, но и против невидимого врага, который настигал быстрее эсэсовской плетки, – против тифа. Если не считать ежемесячных сеансов дезинфекции, у них не было никакой другой защиты от блох и вшей, главных разносчиков смертельной заразы. Тиф
