Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чем изнурительнее была работа, тем быстрее девушки слабели без еды. Кроме того, холод сжигает жир и калории, и первые несколько недель работ на открытом воздухе привели к серьезной потере веса. Выживание зависело от того, сможешь ли ты остаться работать под крышей или – если все же на открытом воздухе – попасть в бригаду, где меньше физических нагрузок, но внутри помещений можно было заняться разве что уборкой бараков, а это – задача блоковых и штубных. Остальным девушкам оставались лишь снос домов, навоз на полях и чистка дорог. «Мы очень быстро стали похожи на лапшу. Я весила килограммов, наверное, 30», – вспоминает Эдита.
Поскольку ключевым фактором выживания была пища, даром божьим считалось попасть в очередь к раздающей, которая размешивает суп в котле, прежде чем налить его в миску, – тогда мясо, пусть даже тухлое, и овощи, пусть даже гнилые, – оказывались наверху. Одна из уцелевших узниц вспоминает, что, если кому-нибудь из девушек выпадала удача найти в миске хоть что-то съестное, она радостно кричала: «У меня мясо!». Линда Райх (№ 1173) гордилась тем, что она всегда перемешивала суп, но большинство раздатчиц, наоборот, – старались наливать в миски только верхнюю жижу, и тогда все осевшее на дно «лучшее» доставалось им самим. Порой могло иметь смысл встать где-нибудь в хвосте, но, если котел опустошался слишком быстро, ты рисковала вовсе остаться без супа.
Линда вспоминает, как девушки наперегонки неслись за супом в так называемый «обеденный» перерыв – любой, кто замешкался и не успел встать в строй вовремя, мог получить эсэсовскую пулю. Для смерти особых причин не требовалось – раз, и тебя нет, зачастую без всяких предупреждений. Аушвиц – не выдуманное писателем общество из антиутопии. Он был «Голодными играми» в реальной жизни.
К наступлению сумерек, когда работа наконец заканчивалась, узницам приказывали строиться в шеренгу и шагать в лагерь. «Последние в шеренге должны были тащить трупы, поскольку их тоже считали». Никто не хотел становиться в конце, особенно в строительной бригаде, где гибли постоянно. После рабочего дня у девушек сил ни на что не оставалось, а тут еще неси труп. Нередко тело просто тащили волоком, и «на спине кожа сдиралась подчистую, – со скорбью в голосе вспоминает Линда. – Дорога постоянно была в крови».
Линда и другие девушки стали замечать, что некоторые из пострадавших на работе или заболевших девушек после вечерней поверки не возвращаются в блоки. Исчезают. «Нам это казалось странным, – говорит Эдита. – Если кому-то нездоровилось или у кого-то небольшая рана на ноге, таких девушек выводили из строя, собирали вместе, и больше мы их не видели». Куда же они пропадали? Поначалу никому даже в голову не приходило, что этих девушек убивают.
«Машина смерти» к тому времени уже работала на полных парах, – рассказывала политзаключенная и капо Луиза Мауэр, давая в 1945 году показания на судебных слушаниях по Равенсбрюку. – Если узницу признавали не пригодной для работы, или если она днем пряталась в блоке и ее обнаруживала там надзирательница [Йоханна Лангефельд], ее убивали». Мауэр и Бертель Теге получили приказ отбирать всех утративших способность работать и отправлять их в «санаторий». Как известно, «санаторием» называли уже запущенные к тому моменту газовые камеры. Обе капо решили, что «лучше сами умрут, чем станут помогать фашистским убийцам», о чем и сообщили своей руководительнице Лангефельд. Будучи истовой лютеранкой, Лангефельд нередко разрывалась между религиозными ценностями и жестокостью, которой требовали от нее должностные обязанности, и при этом уважала Теге и Мауэр за твердость моральных устоев. Она проявила к ним нехарактерное для нее милосердие и не донесла на них за неподчинение приказу и этим спасла, скорее всего, их жизни.
Обязанности отбирать женщин в «санаторий» передали кому-то другому, а Мауэр с Теге начали проводить «шепотливую кампанию» – тайком предупреждать блоковых, когда можно оставить больных работать под крышей, а когда нужно отправить на работы всех. Почему старосты должны выгонять больных девушек на работу, они объяснить не отваживались. Они не могли никому доверить этот секрет и рассказать, что отправка в «санаторий» означает смерть. В результате многие из заболевших узниц считали, что блоковые старосты поступают жестоко, не позволяя им отправиться в санаторий, и настаивали, чтобы их отпустили. Этих девушек забирали во время работ, и больше их никто не видел.
К концу апреля в Аушвице было зарегистрировано 6277 молодых женщин, в основном – евреек, включая 197 чешских и немногочисленных уроженок Польши, которые до лагеря прятались в Словакии. Остальные были словацкими еврейками. Это число превышало общее количество заключенных в Равенсбрюке. Нам неизвестно, сколько именно из них на тот момент оставались в живых и находились на территории Аушвица.
23 апреля восьмой словацкий транспорт доставил в лагерь сестру Эрны Дрангер – Фелу, которой присвоили номер 6030. Примерно в то же время в Аушвице появилась новая рабочая бригада для сортировки одежды, куда набрали в основном «старожилов». В нее вошли и Эрна с Фелой. Скорее всего, среди сортировщиц была и Магда Амстер, чей отец всю ночь ехал в машине, пытаясь ее спасти.
С тех пор как Линда Райх потеряла свою «сандалию», она на поверках все время пряталась в задних рядах, пытаясь избежать работы на голой земле. Она воспользовалась выпавшей возможностью примкнуть к сортировочной бригаде и первым же делом стащила на сортировке пару туфель своего размера. Сортировщицы не забыли о своих подругах и быстро придумали способ тайком проносить вещи к себе в бараки. Это называлось «организовывать».
Обувь считалась самой необходимой вещью, в которой нуждались девушки. Линда была не единственной, кто потерял в грязи деревянные «шлепанцы», а ходить босиком – верный путь к преждевременной могиле. Но в блоки попадали и другие вещи – лифчики, платки, носки, – они скрашивали жизнь узниц, помогали им вновь почувствовать себя женщинами. Для сортировщиц тайный вынос этих вещей был своего рода тихим бунтом. И способом чтить национальные традиции и культуру – ведь лучше сохранить эти еврейские вещи, чтобы их носили еврейки, а не молча смотреть, как их отсылают немкам. Никто не просил ничего взамен за эти подарки – по крайней мере, поначалу. Все просто хотели помочь друг другу чем могли.
«Там была одна девочка с нашего транспорта, которая добывала нам на кухне что-нибудь приготовленное – картошину, например, – вспоминает Эдита. – Она умела незаметно проносить еду через охрану – ведь там строго проверяли каждого, особенно девушек, которые имели
