Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

Оставшиеся в живых, все без исключения, рассказывают похожие истории о том, как их подруги «организовывали» им еду или жизненно важные предметы одежды. Это как с теми польскими кабошонами, которые делают из земли под ногами: взаимовыручка укрепляла решимость выжить, давление формировало драгоценные камни взаимной поддержки.

Сортировочная бригада в то время была довольно малочисленна, но на ранних порах она помогла спасти многие жизни. Сортировка одежды – тем более под крышей – быстро стала одним из самых желанных назначений. Мало того что работа сама по себе сравнительно нетяжелая и не на холоде, она еще и дает возможность – когда не смотрит охрана – быстро кинуть в рот какой-нибудь найденный в карманах кусочек. Разумеется, если тебя поймают, то 20 плеток и – обратно на холод. Но «организовывание» стоило этого риска.

Одежда хранилась в одном из блоков. Линда и другие сортировщицы аккуратно складывали блузы, юбки, пальто и брюки, затем упаковывали их в свертки по десять штук. Затем эти упаковки перемещались в другой блок, где их собирали для отправки в пустых скотных вагонах в Германию. Чтобы не гонять порожняком вагоны, в которых привезли евреев, их набивали еврейскими вещами. Надпись на вагонах гласила: «Для семей, чьи сыновья воюют на фронте».

Продолжая пребывать в наивном недопонимании обстоятельств, в которых они оказались, некоторые узницы писали на клочках бумаги: «Achtung! Это одежда евреев из концлагеря!» – в надежде, что немецкая семья, получив вместе с одеждой такую записку, привлечет к ситуации внимание властей и поможет девушкам. Они не осознавали, что властям все прекрасно известно.

С наступлением весны поля, где девушки раскладывали навоз, теперь рыхлили и засаживали глазкáми картофеля. Эдиту с Леей поставили в новую бригаду – вычищать пруды и протоки по периметру Аушвица, удаляя со дна отбросы, среди которых порой попадались зарытые глубоко в грязи человеческие кости. Они входили в воду и вытаскивали весь мусор на берег, откуда его должны будут забрать. «Для лета не такая уж и плохая работа, но ранней весной и поздней осенью мы коченели. Мы ложились спать мокрыми и просыпались мокрыми. Мы никогда не высыхали».

Некоторых перевели в другие блоки. Ирена Фейн перешла в блок 8, где – как мы полагаем – то ли блоковой, то ли штубной могла быть Элла (№ 1950), сестра Эди. Элла никогда и нигде не говорила о том, что занимала в лагере какой-то из этих постов, но ее сестра служила блоковым писарем, а эта должность давала сестрам некоторую власть, укрепляла их положение в лагере. К этому времени в Аушвиц уже доставили на третьем транспорте их третью сестру Лилу. Если Эллу действительно назначили блоковой или штубной, это было очень важным повышением. Элла (21 года, более зрелая, чем многие девушки, к тому же успела отучиться в школе секретарш, приобретя там навыки, благодаря которым ей удалось выделиться и, в итоге получить важную должность в лагере. Всех, кто служил в администрации, включая блоковых и штубных, не заставляли больше брить головы.

Уничтожение вшей и бритье занимали каждое четвертое воскресенье. Некоторым узницам теперь приходилось стоять нагишом перед своими отцами или братьями. У вынужденных работать в спешке мужчин не получалось брить девушек, не оставляя на их плоти порезов неудобными электрическими ножницами – особенно когда они доходили до интимных частей, с которыми старались закончить еще быстрее. После бритья обязательно следовала дезинфекционная «ванна» в баке, куда обнаженные юные женщины, отстояв долгую очередь, погружались на пару минут – единственная за целый месяц возможность получить доступ к воде. Но дезинфицирующая жидкость не мыла их тела. Она лишь обжигала.

Глава семнадцатая

Сколь бы болезненной ни была история, ее уже не изменить, но нельзя закрывать глаза на происшедшее, чтобы оно не повторилось вновь.

Тем временем среди евреев и неевреев Словакии росла тревога по поводу депортаций. 26 апреля 1942 года крупная группа словаков собралась у стен жилинского транзитного лагеря, где держали евреев и евреек в ожидании следующего транспорта. Они «ругались на чем свет стоит, недовольные, что евреев собрали тут в кучу и собираются депортировать. Дело едва не дошло до настоящей демонстрации. Сторожившие евреев гардисты не знали, что делать с этой толпой». Это был один из немногих актов публичного сопротивления, когда неевреи вступились за евреев. Другие акции не отличались массовостью, носили более частный характер и оставались без особого внимания гардистов и полиции.

Отец Ивана Раухвергера устроил сына работать на кожевенную фабрику – ею владел его школьный приятель, но позднее аризировал один благосклонный к евреям лютеранин. Работая на важном для военной экономики производстве, Иван мог не опасаться депортации. Но «наше человеческое достоинство систематически подвергалось унижениям со стороны как государства, так и католической церкви». За официальное освобождение пришлось заплатить частицей души. В 16 лет Ивану уже пришлось видеть, как его девушку отправляли в эшелоне на «работы». А теперь он наблюдал, как в вагонах для скота увозят из города друзей детства. «Мы, оставшиеся, продолжали жить, чувствуя себя опустошенными, радость жизни исчезла».

Его подруга Сюзи Хедь напустилась на гардистов, которые насильно запихивали ее в вагон. «Я ничего плохого не сделала! – кричала она. – Я еще и не жила, а вы собираетесь меня убить?»

Иван больше никогда ее не видел.

К 29 апреля 1942 года десять словацких транспортов незаконно вывезли 3749 юных евреев и 6051 еврейку в Аушвиц. Семьи пока не депортировали.

С польскими евреями все было совсем иначе.

Где-то в начале мая на утренней поверке Эдита и Лея, стоявшие в боковой шеренге, заметили, что посередине лагерштрассе установлен огромный холщовый тент. Мимо них прошел один из капо-мужчин. «Помню, на нем был нашит зеленый треугольник уголовника, и он спросил нас: „Знаете, что это за палатка? Там детская обувь. А знаете, где сами дети? Видите дым? Это дети“».

«Зачем он говорит дикости? – прошептала Эдита сестре. – В лагере не видели никаких детей». Им было странно слышать такие вещи. Здоровый мозг их не переваривал.

Сестры ему попросту не поверили.

Ставни на окнах в блоке 10 были заколочены гвоздями, чтобы девушки не смотрели во двор блока 11 и на расстрельную стенку. Но в ставнях на месте вывалившихся сучков образовались отверстия, которые давали возможность наблюдать за происходящим внизу. Однажды, когда девушек увели на работу, к капо Луизе Мауэр подошла староста блока 10 Эльза – мол, она хочет кое-что показать. По ту сторону ставней на окровавленной земле между блоками 10 и 11 эсэсовцы «безжалостно палили по женщинам и детям – и по еще живым, и по уже мертвым».

Это был не единственный подобный случай, свидетелями которого стали Луиза Мауэр и Берта Теге. Однажды, освободив, согласно приказу, лагерштрассе от узниц, они