Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

Биркенау был пустыней в буквальном смысле. «Там все было голое, – говорит Линда. – Никаких дорог, лишь грязь да пыль. Ни единого зеленого листочка. Ни-че-го». Жившие там русские пленные ели траву. Девушки вскоре после переезда тоже стали ее есть.

Почва в Биркенау глинистая, и под палящим солнцем она затвердевала, как цемент. На дожде глина размокала и начинала засасывать ноги заключенных – от нее сводило мышцы, гнила плоть, и даже это не самое страшное. Девушки из Голландии в своих деревянных «шлепанцах» пошли к кухне в надежде разыскать что-нибудь съестное, но глина повела себя коварно. «Они утонули в грязи, – рассказывает Марги Беккер. – Никто и пальцем не пошевелил. Они просто утонули в грязи. Они были слишком нежными, слишком красивыми», чтобы выжить в Аушвице-Биркенау.

В блоке 13 размещались многие девушки из Гуменне, включая Эдиту с Леей, Гелену Цитрон (№ 1971) и Ирену Фейн (№ 1564). Берту Берковиц (№ 1048) вместе с ее землячкой и лучшей подругой Пеши Штейнер определили в блок 27. На тот момент они, вероятно, еще не были знакомы с Марги Беккер (№ 1955) из Гуменне и Еленой Цукермен (№ 1735) из Попрада, но вскоре они станут товарками по рабочей бригаде и подружатся.

Войдя в новый «дом», Эдита увидела грязные полы и «едва присыпанные соломой доски. Летом мы будем снимать с себя что-нибудь из одежды и подкладывать под голову вместо подушки». Кто бы мог подумать, что они будут скучать по тонким и неудобным соломенным матрасам Аушвица! Или по стертым одеяльцам. Сейчас у них не было ничего, кроме тряпок, оставшихся, скорее всего, после русских солдат, погибших здесь на строительстве этих склепов.

Блок разделяла на две половины кирпичная стена. Трехъярусные деревянные полки-койки были вмонтированы в секции размером с лошадиное стойло, протянувшиеся вдоль стен по обе стороны грязных проходов. Блоки имели ту же планировку, что и конюшни польской кавалерии, где содержались русские пленные. В оригинальном виде каждая конюшня могла вместить 18 лошадей. У входа располагались два просторных помещения: в одном животных кормили, а в другом держали инструменты для ухода за ними и для уборки стойл. Теперь в таком же помещении поселили людей. В двух комнатах при входе жили блоковые и штубные, которые распределяли утреннюю и вечернюю еду и назначали узниц на разные мелкие работы, вроде уборки блока. Также они должны были скрупулезно документировать жизнь – и смерть – девушек в блоке. На первых порах в каждом блоке размещалось по 500 девушек, но недолго пришлось ждать того момента, когда это число перевалило за тысячу, и спальную норму увеличили с шести девушек на койку до десяти. В холодном, сыром помещении, когда температура зимой могла опускаться до –30˚, устроиться на ночлег поближе к чугунной дровяной печке было делом исключительной важности.

При всех его ужасах в Аушвице I бытовал общинный дух – почти как в небольшом городке. А в Биркенау ты чувствовал себя, как в пустыне, каковой он, впрочем, и являлся. Единственный кусочек растительности находился в дальнем конце лагерштрассе – березовая рощица, от которой лагерь и получил свое название[53]. В Аушвице I были и другие вещи, которых в Биркенау сильно не хватало. Там, например, в подвалах капала вода, а в каждом здании стояли раковины и унитазы. Здесь же девушкам приходилось идти через весь лагерь, чтобы попасть в так называемую уборную – сколоченное из досок сооружение с 58 дырками над выгребной ямой. «Можете себе представить, как тысячам девушек дают пять минут сбегать в уборную и чтобы кто-то при этом не хотел идти? Хотели все!»

Умывальник состоял из металлического лотка и 90 кранов, но вода из них текла грязная, и всякий, кто отваживался ее пить, заболевал дизентерией. Позднее появятся десять бараков с унитазами и раковинами, но в первые месяцы их еще только строили. Проблему с перенаселенностью Аушвица I временно решили, чего нельзя сказать о проблемах с гигиеной. Девушкам не разрешали посещать уборную ночью, и, когда возникала крайняя надобность, им приходилось пользоваться своими красными мисками, а потом наутро – пока не принесли чай – оттирать их грязью. Чтобы успеть в уборную перед поверкой, нужно было встать до побудки и успеть раньше тысяч других девушек. «Это был сущий кошмар – ни сантехники, ни туалетной бумаги, вообще ничего. Мы порой отрывали клочки от рубашек. Невообразимо».

Из-за тухлой баланды вновь прибывшие страдали все от тех же проблем с желудком, но они теперь ходили в платьях без всякого нижнего белья, и, поскольку туалета поблизости не было, «по ногам у них стекал понос». За то, что ты обделался, могли убить, но утаить случившееся с тобой было невозможно. Прибытие новеньких с очередного транспорта означало, что несколько сотен девушек сейчас одновременно ринутся в туалет. Некоторые из них в суматохе проваливались в выгребную яму и погибали, утонув в жиже. В Аушвице можно было погибнуть множеством разных способов, но умереть, провалившись в туалетное очко, – такой смерти Берта боялась больше всего на свете.

Для многих девушек Биркенау стал последним ударом. При всех ужасах жизни в Аушвице I, там все же присутствовал легкий налет надежды, подкреплявшейся религиозной верой. Здесь же никаких надежд не осталось. В Аушвице девушки, решившие свести счеты с жизнью, могли выброситься из окна второго этажа. Здесь их лишили и этой возможности, и выход оставался лишь один. «Многие из самоубийц бросались на проволоку под напряжением, – рассказывает Эдита. – По утрам ограда была, как рождественская елка. Обугленные, черные тела, свисающие с проводов».

Аушвиц I был лишь чистилищем перед адом Биркенау.

Глава двадцать первая

Учатся ли мужчины чему-нибудь у женщин? Сплошь и рядом. Признаются ли они в этом вслух? Весьма редко, даже сегодня.

В городе Голич находится самый восточный в континентальной Европе комплекс дольменов времен неолита, «словацкий Стоунхендж». Еврейская община Голича была небольшой: до войны там жило около 360 евреев, но к 15 августа 1942 года, когда город готовился отметить ежегодный праздник урожая, всех их, вероятнее всего, уже «переселили». А иначе почему президент Тисо решил присоединиться к празднующим именно в этом скромном по размерам приграничном городке в 80 километрах от Братиславы?

Тисо – толстая бульдожья шея и церковный воротник, выглядывающий из-под двойного подбородка, – выглядел свирепо и харизматично. У собора стояли фермеры с кукурузными початками и снопами пшеницы. Девушки с длинными косами в белых кружевных сорочках, расшитых юбках и венках стояли и приветствовали своего президента «хайль-гитлерами». Даже мужчины вырядились в национальные костюмы. Год выдался на славу. Благосостояние росло, и президент Тисо хотел убедиться, что христиане его страны понимают, почему все складывается столь успешно. Взойдя на трибуну, он обвел суровым, отеческим взглядом смотрящих