Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

«Меня спрашивают, по-христиански ли мы поступаем? – проревел он, обращаясь к жителям Голича, недавно избавленным от еврейских соседей. – Не обычное ли это мародерство? – В микрофоне треснуло. – Но я задам вопрос: разве это не по-христиански, если словацкая нация хочет повергнуть своего вечного супостата, еврея? Не по-христиански? „Возлюби себя“ – это заповедь Божья, и эта любовь велит мне избавиться от всего, что наносит мне вред и угрожает моей жизни. Полагаю, никого здесь не надо долго убеждать в том, что словацко-еврейский элемент всегда угрожал нашим жизням. Не думаю, что кому-то из собравшихся нужны доказательства этого факта!»

Горожане одобрительно загудели и помахали снопами.

«Не вычисти мы от них свои ряды, разве не стало бы еще хуже? И ведь мы сделали это в согласии с Божьими заповедями. Словаки, избавьтесь от самой больной своей язвы! … Что обещали англичане евреям перед Великой войной, пытаясь стрясти с них побольше денег? Они обещали им государство, но ничего не получили взамен. А сейчас сами видите – Гитлер дарит им государство и при этом ничего у них не просит!»

Этим «государством» были лагеря смерти в Польше.

Фальшивые новости уже не просто «набирали обороты». Никаких других новостей, кроме фальшивых, теперь вообще не было, и распространялись они через «Гардисту», пропагандистскую газету Глинковой гвардии. В ноябре 1942 года, например, там опубликовали статью «Как евреи живут в новых домах на востоке». На главной фотографии – улыбающиеся в камеру юные еврейки в платках и белоснежных передниках. Подпись: «Они не похожи на страдальцев». Соседнее фото: «Еврей-полицейский гордится тем, что попал в кадр». Эта риторика была сплошь манипулятивной, и ее проглатывали даже далеко не самые наивные читатели – возможно, им попросту очень не нравилась мысль, что их теперешнее благосостояние построено на бедствиях бывших друзей и соседей. Один словак-пенсионер настолько проникся статьей из «Гардисты» о благополучном «переселении» евреев, что отправил министру внутренних дел Александру Маху открытку с жалобами – мол, с пожилыми евреями обходятся лучше, чем с ним, немолодым гражданином Словакии. Он просил, чтобы к нему отнеслись так же, как к ним.

Способность людей безоглядно верить в то, что правительство не подвергает меньшинства никакой расовой дискриминации или несправедливостям, не была уникальным явлением, характерным исключительно для периода Второй мировой. Позднейшие режимы не менее преступно подавали и продолжают подавать геноцид в упаковке миграционной политики, религиозных убеждений, этнической чистоты, экономических соображений. Общий фактор всегда один: первые жертвы всегда самые уязвимые – и наименее «ценные» в глазах аудитории расистской пропаганды. К 15 августа 1942 года в новых газовых камерах погибли тысячи женщин и детей. В живых пока оставались лишь самые приспособленные женщины и те, кому повезло.

В тот же день, когда президент Тисо с гордостью разглагольствовал о христианских ценностях, в Аушвиц прибыли 2505 мужчин, женщин и детей из Польши и Голландии – и из них в лагере были зарегистрированы только 124 мужчины и 153 женщины. За десять дней, прошедших после переезда девушек в Биркенау, население женского лагеря выросло почти на две тысячи человек. На смену «старожилам» – изнуренным девушкам, которые пробыли здесь уже пять месяцев, – пришла свежая рабская сила.

В «Хронике Освенцима» нет конкретной даты первой селекции для отправки в газовую камеру узниц, но со слов выживших нам известно, что ее провели вскоре после перемещения в Биркенау. Из аушвицких «книг регистрации смерти» мы знаем, что по меньшей мере 22 девушки из первого транспорта погибли 15 августа. Впервые столь много смертей среди зарегистрированных узниц зафиксировано в один день. Это доказывает, что первая селекция прошла именно 15 августа, сразу после утренней поверки.

По шеренгам пополз шепот. Почему их не отправляют на работу? Что происходит? Это хорошо или плохо? Никто не знал, что значит «селекция». Если это «отбор», то с какой целью? Вынужденные стоять под палящим солнцем девушки чувствовали, как на голых головах и шеях появляются новые волдыри, но укрыться в тени им было негде. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу и оглядываясь по сторонам.

Многие из тех, кто жил здесь с марта, – вспоминает Линда, – «не могли держаться прямо. У многих на телах были шрамы, синяки. И тут вдруг им пришлось раздеваться». Многие из уцелевших – даже те, кто решился опубликовать свои воспоминания, как Рена Корнрайх, например, – избегают упоминаний об этом факте: на селекциях девушки стояли нагишом. Голые не могут скрыть открытые язвы или раны, скелетоподобное тело или сыпь. 18-летняя Фрида Беновицова училась в школе вместе с Эдитой. И вот она вместе с сестрой Геленой (которой 23 года) выходит в передний ряд. Рена Корнрайх (№ 1716) стояла всего в паре шеренг от них и видела, как эсэсовцы скомандовали одной сестре идти направо. А другой – налево.

– Умоляю! Не разлучайте меня с сестрой! – взмолилась одна из них, рухнув на колени. Никто не знал, что значит «направо», а что – «налево». Но как бы то ни было, сестры все равно хотели быть вместе. Эсэсовец посмотрел сверху вниз на умоляющую его девушку и махнул ладонью. Фрида бросилась к Гелене и крепко ее обняла.

Держась за руки, обнаженные сестры направились к грузовику, и их грубо затолкали в кузов. Рена не знала этих девушек, но она их помнила по первому транспорту и была почти уверена, что их номера – 1000 и 1001. Она знала, что куда бы девушек ни повезли, «ничто хорошее их там не ждет».

Лишь через 75 лет после этого удалось разыскать их семью[54] и узнать их имена.

Глава двадцать вторая

Мои слова ты слышишь, но внемлешь ли ты чувствам?

Переселение в Биркенау подкрепило страхи девушек. Никаких улучшений ждать явно не приходилось. Единственным способом спастись самим и спасти друг друга было найти «приличную работу». Хотя и «приличная работа» тоже вполне могла оказаться опасной и отвратительной.

Марги Беккер прослышала, что в рамках leicherkommando («трупной команды») создается бригада для перемещения тел и что туда набирают добровольцев. Она обратилась за советом к своей подруге Гинде Каган, 17-летней дочери одного из гуменнских рабби-хасидов: стоит ли ей браться за работу, где придется постоянно иметь дело с мертвыми телами. Гинда посмотрела на нее с удивлением:

– Да о чем ты вообще? Просто представь, что это кирпич. Какая разница?

Когда Марги уже было совсем собралась с духом, Гинда предложила ей план получше. Эдита Энгельман – тоже из Гуменне и тоже с первого транспорта, – работавшая в медпункте вместе с доктором Манци Швалбовой, прослышала, что администрация собирается расширять швейную бригаду. Она знала Гиндину семью и хотела помочь ей получить «приличную работу». Место швеи могло спасти жизнь. Оно было под крышей, и, самое главное,