Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

Да, определенно что-то их радовало и успокаивало. Иначе они не были бы способны на такое. Привычка? Но какой же в ней смысл? Горечь. Уверенность. Что-то от вечного и безошибочного движения человеческого сердца. Упорство. Страх. Запутанность. Решимость. Все плохое и неприятное прогнать, уничтожить и закопать. А с этим другим заговорить и вызвать. Движение по кругу было сознательным и несознательным, естественным и простым, ясным и неясным, прекрасным и зловещим, свободным, но и связанным, завораживающим и таинственным, горьким, воодушевленным, механическим, стихийным.

Кто видел подобное в первый раз — тот ужаснулся, непонимающе оглядывался, и, хотя это движение поначалу казалось ему странным, постепенно оно захватывало и его.

Если человек после нескольких часов ходьбы выбирался из людского, двигающегося по кругу кольца, он чувствовал прилив энергии и в то же время смирение. Новая неделя могла начаться. Паланчанин был готов ко всему, он осознал право на свою жизнь, решимость, энтузиазм, веру и охоту преодолеть все заботы и дожить в полном здравии и счастье до следующего воскресенья.

Речан высидел в скверике посреди площади до того момента, когда зажглись уличные фонари. Все время он с любопытством и недоумением смотрел на поток людей и пытался понять смысл этого движения.

При входе на Парковую улицу он увидел на другом ее конце возле парка невысокого мужчину с козой, направляющегося к зданию бывшего почтамта. Он уже слышал кое-что об этом человеке, якобы сумасшедшем, выдающем себя за графа Мандарина.

Дома оказалось, что жена с дочерью еще не вернулись. Он поскорее лег и постарался заснуть, чтобы уйти от неприятных мыслей. Долго ворочался, однако возвращения женщин не дождался. Может быть, как раз в минуту, когда глаза его сомкнулись от усталости, их коляска только выезжала с курорта. Это было незадолго до полуночи.

Над тихим, молчаливым ночным краем сиял огромный свод светло-синего звездного неба, словно откуда-то из-за горизонта его освещали мощные дуговые лампы. Дорога белела, выбегая из одной деревни и вбегая в другую, уже темную, и деля ее, как нитка — черный глиняный кирпич. На дороге вдалеке виднелись несколько велосипедов, кое-где — автомобиль, мотоцикл и несколько легких колясок.

У одной, освещенной с боков желтоватым светом двух разукрашенных медных фонарей, гарцевали два всадника. До самого города. Там они помчались вперед и свернули в освещенные ворота казармы. Коляска замедлила ход, прогрохотала по улицам и остановилась на Парковой перед особняком Речана.

Через открытую форточку кухонного окна слышался храп и вздохи спящего хозяина. Женщины тихо вошли в дом.

5

Мясник Штефан Речан стоял в дверях своей мясной, ныне одной из самых процветающих лавок в Паланке, и курил, как и полагалось уважаемому торговцу, виргинскую — длинную и тоненькую — крепкую сигару. Дома и во время работы он предпочитал дешевые отечественные сигареты «Зорка».

Время от времени от посматривал на греющегося у крыльца сенбернара, возле которого всегда задерживались школьники, любившие потрепать его за уши, потрясти его лапу или хвост. Он принимал все это доброжелательно, только прижмуривал глаза или прятал голову в передних лапах: дескать, с таким вниманием он не согласен и не хочет иметь с ними ничего общего.

Собаку Речан любил, и ему тоже нравилось потрепать ее за шкуру. Она напоминала ему большого теленка, добродушного, домашнего и привязчивого, неповоротливую скотинку с большой тяжелой головой и бело-бурой шерстью. Рекс в остальном ничем не отличался от других собак мясников, он тоже звезд с неба не хватал, ведь здесь, в мясной, он тренировал только свои внушительные челюсти. Но он не был, как прочие собаки — дети быстро заметили это, — коварным, диким и не задавался перед животными, которые попадали сюда на убой. Ничто его не волновало, кроме открывающегося над узким двором куска освещенной синевы бесконечной вселенной. Иногда он так жалостно выл, что мурашки ползли по телу. Его собачья душа не любила луны, не выносила этого бледного диска над головой. Вот и все, против чего он громогласно протестовал. Считается, что большие собаки подчиняются только сильной личности и слушаются только крепкой руки, но этот сенбернар был исключением: он больше всего любил тереться возле Речана, это нравилось им обоим. Если бы Речан не беспокоился за бойню, он увел бы Рекса в особняк. Он так жаждал его привязанности, что, пожалуй, даже спал бы с ним. Речан не подлизывался к собаке. Рекс сам выбрал его, и, как только мясник понял это, он ответил взаимностью. Ему казалось, что это умнейшее создание.

Сегодня они были здесь одни. Ученик Янко, которого Волент называл Цыги, мальчик с лицом немного диким, темным, но живым, чем-то схожий с прежним учеником мясника (у Речана дыхание перехватило, когда он впервые увидел его на дворе), сегодня взял выходной, чтобы помочь матери устроиться в более благоустроенной квартире, которую ей предоставил Национальный комитет. Волент с утра вымыл у реки машину и после обеда сразу уехал в ремонтную мастерскую. Он утверждал, что «у руля большой люфт». Женщины, которые, конечно, сейчас дома, причесанные, разодетые и надушенные, ждут не дождутся нового учителя музыки, теперь уже настоящего, из городской начальной школы, признанного органиста. Они, скорее всего, познакомились с ним на курорте, предполагал мясник. Он действительно мог только предполагать, женщины не рассказали ему, как провели воскресный день, но как-то после обеда он увидел входящего в дом высокого худощавого мужчину в очках с папкой под мышкой, и вскоре после этого снова зазвучал рояль. Судя по игре, заключил он, новый учитель — человек более серьезный.

Мясник окинул взглядом раскаленную и шумную Торговую улицу, правая рука у него была засунута в карман белого передника и перебирала зерна кукурузы, горсть которых он взял из соломенной корзинки, что всегда была приготовлена в загоне для свиней. Считается, что свинья — животное глупое, но у нее хватает ума, а вернее, инстинкта, даже лошадь, и та настолько хорошо не предчувствует, что ее ожидает. Свинью не выманишь из загона на бойню под нож. Обычно Волент не церемонился с упрямой свиньей, хватал за задние ноги и волок, как мешок картошки, на двор, но теперь попадались такие боровы, с которыми они не могли справиться даже вдвоем, так что приходилось кое-как выманивать голодное животное едой, за которой, поколебавшись, в конце концов выходило каждое.

Речан, перебирая зерна кукурузы, про себя считал их, словно собираясь что-то с ними делать. Иногда мельком взглядывал на столб с электрическими проводами и рядом пожелтевших изоляторов. Он торчал прямо перед витриной, в которой на белой тарелке лежал восковой муляж свиной головы.

Стоя в дверях, мясник выглядел довольным, хотя ему хотелось вспомнить свою прежнюю жизнь в деревне, простую, обыкновенную и поэтому наполненную и счастливую, но он никак не мог сосредоточиться. Может быть, ему мешали зерна кукурузы, которые он все упорнее перебирал и считал, хотя с удовольствием выкинул бы их из кармана. Ему хотелось предаться мечтам, им овладела тоска. Какой сложной, запутанной жизнью он здесь живет! Она выше его сил и понимания, не соответствует его представлениям. Не о такой жизни он мечтал, это уж точно. Все здесь оборачивается против него, все, что он ни сделает, что ни скажет. Всем он здесь чужой. А уж женщины! Как ни в чем не бывало являются с курорта посреди ночи, и ни одна не считает нужным хоть что-то ему сказать… А Волент? Кажется, он обиделся. Избегает его взгляда, отвечает: да, да, нет, нет — и занимается своим делом. Ему, верно, не понравилось, что мастер снова отверг его старое предложение. Когда он заговорил о нем в конце зимы. Речан попросил пока отложить разговор. Волент согласился и только вчера попытался, как он уже привык, поставить своего мастера перед решенным делом.

Вчера, только они отобедали и служанка унесла посуду, жена протянула ученику деньги и с улыбкой сказала, чтобы он пошел в кондитерскую и съел «наполеон», который тот обожал, и добавила, что муж и Волент вскоре отправятся на бойню, только немного выпьют и покурят. Мальчик с удовольствием испарился, и в столовой остались они вчетвером: Речан, жена с дочерью и Волент.

Мастер тут же сообразил, что готовится нечто, и, конечно, против него, потому что у всех был вид понимающий, один он ничего не знал. Он ничем не выдал себя, тем более не выказал неудовольствия или негодования, которые овладели им, и сидел как ни в чем не бывало. Но про себя решил, что сегодня он не уступит. Он был сердит на женщин за их позднее возвращение с курорта. Они даже не сочли нужным сообщить ему, что там делали и когда вернулись, словно ему до них не было никакого дела. Кроме обиды, в нем проснулась и ревность, а в такие минуты он умел быть таким решительным, неуступчивым и резким, что и близкие люди его не узнавали. Он заранее решил, что, какое бы желание они ни высказали, откажет им из чувства мести. В такие минуты он бывал неуступчив и строг даже по отношению к дочери. Ревность умела заставить его вспомнить о своих правах.