Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

Принесли эти слова облегчение? Облегчение? Ни в коем случае. Он повертел головой. Чего он такой упрямый, неуступчивый… Смешной, смешной человек… Разве взрослый так себя ведет? Ведь он же серьезный мужик! И всегда был что ни на есть самый серьезный.

Ему стало совестно перед самим собой, и он решил, что кончит с этим. Но тут же занервничал еще больше. К черту! Что это с ним творится? Почему он вообще начал бросать зерна? И почему этот столб уже долгое время чем-то притягивает его? Хватит играть в прятки с самим собой!

На ночь он опускает на дверь и витрину лавки шторы из волнистой жести, две крепкие стены с хорошими замками, двор охраняют крепкие дубовые ворота, собака Рекс спокойно дремлет, на всех трех входных дверях прибиты предостерегающие треугольники со всевидящим божьим оком, свое дело делает здесь и Ланчарич, и его слава крутого мужика, бывшие полицейские — ныне городская служба порядка, жандармские и военные патрули, которые ходят по ночным улицам пограничного города, наконец, в конце Торговой улицы в направлении площади находится таможенная инспекция и перед ней часовой с автоматом, а ему, Речану, все чудится, что этого недостаточно, он уже как-то не доверяет ничему тому, чему до сих пор доверял даже слишком. Ему необходимо нечто новое, чему бы он доверял, нечто, так сказать, в чем он еще не изверился, и это может быть что угодно. Все, конечно, за исключением собаки, как ему кажется, стали равнодушны к нему, и даже более того — настроились против него. Он уже многих подозревает не только в лености, но и в зависти. А иной раз ему мерещится даже измена. Что-то такое медленно и неотвратимо близится к нему, продирается из глубин пространства, витает вокруг него где-то по улицам, садам и домам, ищет его. С точным адресом в руке. Оно его, Речана, знает, а он не имеет ни малейшего представления о том, что это такое.

Уставившись на столб, он наконец сформулировал для себя то, что уже довольно давно неясно сознавал: перед входом ему не хватает света, большой электрической лампочки под эмалированным колпаком. Света! Света! Да, хорошего яркого света! Точно! Ему бы он доверял!

Он твердо решил зайти на электростанцию. Здесь будет свет! Он добьется! Он договорится, чтобы сюда повесили фонарь, во что бы то ни стало!

На столбе будет «государственный» свет, и поэтому никто не осмелится даже коснуться его. На «государственное» сейчас не посмеет посягнуть самый отчаянный человек. Он сходит туда и добьется. Он тоже способен принять решение…

Мясник решительно направился прямо к столбу. Он делал вид, что осматривает его. Из глубоких трещин выбивались на темное, пропитанное дегтем дерево струйки смолы, столб на этой жаре потел. Сверху донизу он был изборожден зубцами от кошек электриков. Речан прикидывался, что интересуется его ранами, и при этом с близкого расстояния щелчком пальца выстрелил тремя кукурузными зернами. Хотя это могло показаться смешным, но ему полегчало, и он вернулся к своим дверям успокоенный.

Столб имел для него большое значение, вещи неживые всегда вселяли в него большую уверенность, чем люди. Так как животных он убивал, а с людьми сближался с трудом, для него оставались одни неживые вещи, на которые он мог положиться.

Речан не спеша курил и, довольный, жмурился на солнце. От стен и тротуара тянуло жаром. Ох как хорошо спалось бы ему сейчас в шезлонге в саду! — подумал он. Прищурил глаза и представил себе Нелу, которая, распевая, собирает белье в корзину. Ему показалось, что все вокруг него стихло. Он удивленно открыл глаза и уставился на дорогу. В высохшем и рассыпавшемся помете шаловливо прыгали и поклевывали воробьи, круглые, серые от пыли и вечно голодные. Он не любил их, они казались ему наглыми и вороватыми. Про себя он бормотал: дерутся здесь из-за помета, а ведь могли бы слетать на монастырский двор, где амбары, или куда-нибудь к мельницам, на хутор, на рынок, но это и в голову не приходит. Будут здесь драться из-за помета, здесь, на Торговой улице, потому что отсюда родом.

Случайно взглянул на здание почтамта из неоштукатуренных ярко-красных кирпичей и покраснел от стыда. В приоткрытом окне на втором этаже быстро исчезла светлая голова нового заведующего почтой Йозефа Хаврилы. Почтарь все это время следил за ним! И теперь разнесет по городу, как мясник Речан развлекается перед своей лавкой. Он заподозрил почтмейстера в этом, хотя почти не был знаком с ним и не мог знать, сплетник тот или нет, но ему почему-то казалось, что, раз он работает на почте, в здании, откуда выносятся все тайны, зловещие или хорошие новости, то и сам должен быть разносчиком сплетен. Хаврила, как он слышал, был здесь до недавнего времени только замзава почтой, но Фабри, его прежнего заведующего, власти отправили в тюрьму, так как тот проиграл в карты казенные деньги в игорном зале гостиницы «Централ», и к тому же, как утверждали злые языки, лишился не только всего своего имущества, но и красивой молодой жены, которая в его отсутствие (играл он каждую ночь) принимала дома посетителей мужского пола. Рассказывали, несомненно, с большой долей ехидства, что гостей своих она угощала «птичьим молоком»[43] с изрядной порцией рома. Карточным подвигам Фабри положила конец комиссия госконтроля, которая расследовала дело об исчезновении почтового дилижанса с кучером Боднаром.

Мясник вошел в двери и поднял глаза на чистое и сверкающее небо. Все усиливающаяся жара как будто душила его и лишала сил. Он устало прикрыл веки, чтобы мысленно снова очутиться на застекленной веранде своего дома.

Но его вывел из задумчивости вентилятор. Маленький двигатель вдруг задрожал, лопасти винта закружились медленнее, клиновидный ремень с опозданием реагировал на колеблющиеся обороты приводного вала, вентилятор как-то засвистел, потом застонал, движение винта замедлилось, так что между лопастями стали видны промежутки. Речану уже казалось, что двигатель вот-вот остановится, но металлические лопасти снова разбежались, начали издавать свой успокаивающий шум, долгий, непрерывный и неслабеющий, к которому настолько привыкаешь, что он становится незаметным. Он почувствовал облегчение. Это было лишь небольшое и обычное колебание напряжения в электросети, но Речан уже представил себе самое худшее: как он волочит мясо из холодильника вниз в погреб на засыпанные опилками глыбы льда.

Противоположная сторона Торговой улицы была в тени. Ему не были видны помещения лавок, но он вдруг осознал, что в них могли быть люди и они преспокойно могли за ним наблюдать. Перед его лавкой росло всего одно дерево, а другие были прикрыты несколькими густыми постриженными деревьями, на которых осенью созревали небольшие красные плоды, похожие на яблоки (дети ели их, мякоть у них была сладкая), и вдоль противоположной стороны улицы тянулись довольно высокие кусты сирени, которая неизвестно почему никогда не цвела.

Беспомощно повел плечом: дескать, пусть смеются, если есть охота. Повернулся, чтобы посмотреть на площадь. На углу стоял табачный киоск, небольшой кирпичный домик, притягательный для покупателей прежде всего зимой, когда из трубы с жестяным петухом, который честно регистрировал каждое изменение ветра, валил дым, а к вечеру вырывался сумасшедший рой искр, как из мчащегося паровоза. В домишке торговал однорукий табачник Патаки, первый местный франт в темных очках, его с удовольствием встречали везде, за исключением дома Косориных, потому что он строил куры их дочке, что респектабельному семейству известного учителя гимназии было не по душе. Господин учитель даже ходил жаловаться на него в жандармерию чтобы господа жандармы выслали этого человека из города. Как и следовало ожидать, ничего ему не сделали, во всяком случае не выслали, хотя в жандармерии тоже вызывала повышенный интерес эта птичка, так в органах безопасности нежно именовали «своих» людей. Вовсе не из-за наветов господина учителя (тот наконец унялся, а после того как дочь устроила ему взбучку, как школьнику, и даже запустила бутылкой из-под пива, вообще перестал посещать жандармов и обратился со своей бедой к священнику) они часто наведывались в гости к Патаки, тем более что он торговал у них под носом — из окна жандармерии можно было видеть, как говорится, даже его пальцы, — но уследить за ним все же не могли.

Табачник Патаки и его лавка, почти вся обклеенная и обитая табличками и рекламами всевозможных товаров: «СИДОЛ», «ТИКИ», «АЛПА», «МАРГАРИН», «ЯВА», «ЛАДА», «АЭРО», и фирм: «РОЛНЫ», «НЕХЕР», «БАТЯ», «ЧТМ» — принадлежали к числу достопримечательностей паланкской площади Республики и даже всего города. Паланчане любили загадывать, чем кончится состязание между Патаки и Национальной безопасностью. Все, конечно, были на стороне табачника, один учитель Косорин считал, что Патаки «contra bonos mores», то есть против добрых нравов, как он однажды с горя высказался по-латыни.