Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

Мастер тут же сообразил, что готовится нечто, и, конечно, против него, потому что у всех был вид понимающий, один он ничего не знал. Он ничем не выдал себя, тем более не выказал неудовольствия или негодования, которые овладели им, и сидел как ни в чем не бывало. Но про себя решил, что сегодня он не уступит. Он был сердит на женщин за их позднее возвращение с курорта. Они даже не сочли нужным сообщить ему, что там делали и когда вернулись, словно ему до них не было никакого дела. Кроме обиды, в нем проснулась и ревность, а в такие минуты он умел быть таким решительным, неуступчивым и резким, что и близкие люди его не узнавали. Он заранее решил, что, какое бы желание они ни высказали, откажет им из чувства мести. В такие минуты он бывал неуступчив и строг даже по отношению к дочери. Ревность умела заставить его вспомнить о своих правах.

— Отец, — начала жена серьезно, — надо посоветоваться. Волентко вот говорит, что пришло время начинать то самое, о чем он уже тебе говорил, и ты, значит, должен, как положено, решить, что и как…

Он смотрел на нее. Все молодеет, мелькнуло у него. Следит за собой. Даже, пожалуй, слишком… слишком начала собой заниматься. Лицо смышленое, внимательное, правильное… Красивая, ох, красивая она, как и всегда была. Глаза так и сверкают! Только теперь чаще стала сердиться. Что-то ему в ней не нравится. Стала злобной и языкатой. А так — женщина хоть куда! К нему давненько не приходила. Артачится. А когда артачится, то и ночью не приходит. Всегда так было. Что же она хочет сейчас? Опять раньше его знает, что у Волента на уме… Он обо всем говорит сначала ей, чтобы заручиться поддержкой ее и дочери. Волент — мужик ушлый. Сидит себе и в ус не дует, будто он здесь ни при чем. Ловкач! Что хочет, скажет жене, та — дочери, а уж дочь с женой как-нибудь да уломают его, Воленту и стараться не надо, ведь он, мол, всего-навсего здесь приказчик…

— Пока ты был в ванной, Волентко спросил, можно ли с тобой поговорить о том старом деле, чтобы я узнала, как ты считаешь, но я думаю, что с тобой всегда можно договориться.

Он внимательно следил за ней. Думал: куда же это она клонит? Обычно-то издалека она не начинает… обычно делает вид, что все может решить одна. Сама руководит Волентом, а его, Речана, ни о чем не спрашивает… Может быть, это Волент хочет, чтобы он, мастер, сам что-то решил?

— А в чем дело-то? — спросил Речан.

— Скажи, Волентко, мастер хочет знать, — сказала жена.

Волент, спокойно сидя за столом, с сигаретой и стаканчиком вина, повторил то, что говорил в конце зимы, когда закололи последнего поросенка собственного откорма. Здесь же, за этим большим обеденным столом, он предложил тогда арендовать старый хутор, что в акациевом лесу, довольно далеко, за Конским поместьем. Это заброшенное место, он, между прочим, осматривал. Никто туда не ходит круглый год. Точно, не ходит, подчеркнул Волент, об этом он говорил и с лесником Крупой из малого лесничества, который управляет этим участком. Лесник — мужик смекалистый, сразу понял, что Волент-бачи, засмеялся рассказчик, чего-то хочет. Сейчас, в конце зимы, говорил в тот раз Ланчарич, надо бы привести в порядок этот дом из кирпича-сырца, в первую очередь прогнившую в нескольких местах соломенную крышу, а в двух амбарах устроить свинарники. Свиней для откорма он раздобудет, и корову туда тоже надо бы купить. Для молока. Ну и, само собой, понадобится один батрак. Представляет ли он, Речан, как это выгодно?

Когда мясник услышал об этом впервые, он засмеялся: план так ошеломил его, что он был не в состоянии даже протестовать, лишь отложил решение на неопределенный срок. Он надеялся, что Волент поймет его правильно и отстанет.

И вот он слышит: все приготовлено, можно начинать, пусть он просто скажет — да, лесник Крупа согласен, правда, небезвозмездно и пока что на один этот год, и человек, который бы вел их тайное хозяйство, у Волента тоже есть. Бывший сторож с виноградников, которого подстрелил собственный друг-приятель из-за жены, а та все равно его бросила, и мужик буквально мечтает исчезнуть с глаз долой на какое-то достаточно продолжительное время.

Выложив это, Волент важно смолк, жена с дочерью довольно улыбались. Да, и дочь тоже, хотя ее это явно не волновало так, как мать. Но ее опьянило сознание собственной значительности, потому что и мать, и Волент настаивали на ее присутствии, хорошо зная, как сильно она влияет на отца.

Речан побледнел и, возмущенный, даже не вспомнил о ней. Едва овладев собой, он выкрикнул:

— Ни за что! Не желаю попасть в каталажку.

Встал и, нагнув голову, вышел, чтобы женщины не принялись за него, хотя, скорее всего, он вышел потому, что ему вдруг стало совестно, что на всех трех лицах он вызвал такое разочарование.

Уже подымаясь по лестнице на застекленную веранду, он, упрямо шагая через две ступеньки, засомневался, вежливо ли и достойно ли, справедливо и рассудительно ли он только что поступил, но в душе просто ликовал от собственной смелости. Наконец-то он сказал: нет! Он здесь главный, он за все отвечает, он должен быть благоразумным! Они захотели слишком много! Что они, ошалели? Чего им не хватает? Чего? На самом деле хотят, чтобы его посадили? Совсем с ума сошли! Да он от страха сон бы потерял.

Речан сел в кресло, закинул голову и, не двигаясь, смотрел в потолок, но ничего не видел, даже того, что по нему ползают мухи, как раз по световому пятну, отражающему открытое окно.

Реагировал резко, вскочил и убежал, как мальчишка, они, конечно, поймут, что все это для того, чтобы избавиться от их уговоров. Убежал как мальчишка, вел себя как та птица, что при опасности прячет голову в песок. Смешная птица, в самом деле! Голову, маленькую головку и клюв засунет в песок и думает, что спрятала и свое большое тело. Ну вот, и он так… ну и пусть, важно, что он отказался! Не даст водить себя на поводу! Не позволит делать за его спиной, что им вздумается, иначе от мыслей о том, что еще они могут натворить, он потеряет сон.

Мясник вздохнул и попытался думать о другом. Начал спокойнее оглядываться вокруг. Ох, хорошо, как славно он поступил, что купил этот дом! Теперь ему есть куда спрятаться от них. И как здорово сидеть здесь так высоко, попивать вино и смотреть в сад на раскидистые деревья, кусты и зеленые газоны. На самом деле, хорошо, что дочь настояла, чтобы он купил дом. В старом дворе ей больше всех докучали запахи бойни, дым, пар, вспененная кровь, стоны убиваемых животных, грубый язык мужиков, торговцев, мясников, дикий вой быков, которых дразнил Волент. При каждодневном убое скота, стонах, грохоте и крике она не могла, он это понимал, заниматься музыкой. Тот двор был уже не для нее.

Речан прислушался. Из сада донеслось девичье пение. Он встал и присмотрелся. Между деревьями были натянуты красные и зеленые провода от военных полевых телефонов. На них висело белье. А под ними расхаживала молодая прачка Нела Лаукова. Смотрела, высохло ли белье. Под мышкой у нее была плетеная корзина, в которую она складывала то, что уже было сухим, и пела: «Шугай, Шуга-ай, домой поспешай! Дома тебя жду-ут, твои вороные некормленые ржут, некормленые ржут…»

Когда она тянулась за прищепкой, у нее обнажались гладкие белые крепкие икры. Ловко и проворно снимала она прищепку за прищепкой, стягивала белье и складывала в корзину, а прищепки — в большой карман цветастой юбки. Она сама, наверное, так же как выстиранное и высушенное или еще не досушенное белье, должна была пахнуть солнцем, синькой, ветерком, свежей зеленью, мылом и холодной водой.

Мясник даже не понял, что ее движение по саду становилось в его глазах все более замедленным.

Медленным, плавным движением обнажая светлые нежные волоски подмышки, Нела обнимает корзину сильной стройной рукой с заметными кружочками от оспы, встает на пальчики под веткой ближайшего дерева, поднимает ее свободной рукой над своей светловолосой головкой, более светлой, чем цветы на этой ветке, смотрит на крону каштана, переходит к следующему шнуру, мягко ступая по траве, подходит к белоснежным спальным простыням, которые вздувает ветерок… понемногу начинает возноситься все выше и выше, ее движения в воображении Речана все более замедляются, на миг она застывает над травой, ее волосы, золотистые, как сноп спелой пшеницы, развеваются на ветру, медленно, как будто нехотя, она оборачивается к нему, сонно усмехается, жмурится от солнышка, исчезая на мгновение в его сиянии, что-то весело, но и слегка вызывающе кричит ему и уже опускается стройно, плавно, все медленнее, слегка неловко, падает в густую, мягкую траву, потягивается, спокойно дышит, юбка закрывает, прячет теперь ее сильные ноги цветным розовым покрывалом, она раскидывает руки… белые простыни вздувает ветерок…

Речан очнулся. Кто-то окликает прачку из-за забора. Голос ему знаком. Да это аптекарь Филадельфи. Вечно бегает за ней, надоедает, преследует.