Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

— И он к вам больше не вернулся? — спросил Волент.

— Нет. Долго мы про него ничего не слышали, только потом вдруг оказалось, что он в горах у партизан. Мы с Эвой больше его не встречали, но со стариком они увиделись, и лучше бы того не случилось, нашего старика это доконало. Как уж он потом мальчика жалел! От горя места себе не находил, сидел, как сыч, на чердаке. Потом, когда Восстание подавили и мы погорели, Речан спустился вниз, и его взяли в плен. Под лесом его схватили, хоть шел он без винтовки и с белой повязкой на рукаве, как это требовалось, и уволокли в Быстрицу. Потом, когда утром его, всего избитого, приволокли за ноги, как мешок картошки, и бросили в подвал, вдруг он заметил, что на него из темноты глядят какие-то знакомые глаза. Ну, как ты думаешь, кто это был?

— Он? Ваш ученик? — быстро спросил Волент.

— Он самый… Палё… бедняга, ночью его поймали… Это был он, мой его только по глазам и узнал, так он был избит, но и повзрослел он, конечно, стал настоящий мужик… борода, усы… Но парнишка действительно был хороший, он и там глядел на него как на отца, даже словом не помянул про старое, только потом, когда моего-то папаша выкупил, чтобы дома обругать его: мол, осел был, ослом остался, сам голову в петлю сунул, — ну так потом, значит, когда отец его выкупил и какая-то монашка… из тех, что там их кормили, сказала ему, что дело его в хороших руках, что господь его не покинул, так Палё, рассказывал Речан, только тогда попросил, чтобы он передал привет нашей Эве, что он ее, пока жив, никогда не забудет. У Речана, говорил, слезы брызнули, как горошины, ведь он знал, что если бы не он, так мальчик, быть может, туда и не попал бы. Когда Речан к нам вернулся, то собирался вызволить мальчонку оттуда, но, пока он раскачался как следует, того уж там не было. Мы, однако, узнали, что к стенке его не поставили, пожалели и отправили куда-то. Он прислал Эве из лагеря в Середи письмо, потому что думал, что отец больше на него не сердится, и это все. Нам говорили, что его отправили с транспортом дальше, куда-то в Германию, но оттуда он, бедняжка, не вернулся, а наша Эва, кажись, и теперь все еще дожидается его и верит в чудеса. Вот почему Речан так балует Цыги. А уж как он это переживал! С того дня не мог сидеть на месте, совесть его мучила и стыд, что тогда убежал вниз, когда другие остались, хоть их семьям было и хуже нашего… Потом он начал добывать еду для партизан, ходил за ней аж к черту в пекло, словно страх потерял, будто нарочно совал голову в петлю, так что после, представь себе, ему какой-то орден прикололи, когда немцев-то выгнали. Только с Эвой-то совладать он так и не сумел, хоть делал для нее все, стоило ей мигнуть. Так и сейчас. А я-то знаю, что она ждет этого мальчика, да только навряд ли он вернется… те, которые пережили тот ад, давно уже дома. Кто знает, где наш Палё лежит? Как он кончил? Может у него и могилы-то нет… Их ведь там в печах жгли, словно они и не были люди…

Кончила она тихим, неподдельным женским плачем, и Волент растерялся, ему стало грустно. Этот случай с мальчиком-сиротой особенно глубоко подействовал на него. Он даже не пытался справиться с волнением, наоборот, целиком поддался ему.

За поворотом лесной дороги они увидели мужчину в большой черной шляпе с широкими полями. Он их ждал. Помахал шляпой и радостно шагнул навстречу медленно пробивающейся в зарослях машине.

— Ждет, — сказал Волент веселее. — У него поди-ка, доган — табак весь вышел, в два счета выкуривает, не смотрит, что у него дырявые эти (показал пальцем на грудь, подразумевая легкие)… Он еще окреп, в этой корхазе — больнице — чуть ноги не протянул.

— Добрый день, — поздоровался мужчина, с улыбкой вспрыгнул на подножку к Воленту и хлопнул его по плечу. — Вот хорошо, гавер[44], что вы приехали, а то доган у меня весь.

Волент с Речановой рассмеялись.

— Привезли? — спросил мужчина и улыбнулся Речановой.

— Ничего тебе не везем, Габикам, всё таможенники отобрали, водки тоже нет, ее чендёри — жандармы вылакали, мать их, пьют как сапожники! — пошутил Волент.

— Ах ты, — замахнулся тот на Волента шляпой, — я уже с утра сено курю, как на фронте!

— Да везем, все, что надо, везем, пан Габор, — успокоила его мясничиха. — Волентко вас не забыл.

— Вот злодей-то. — Мужчина ударил Волента по плечу и тут же присел, чтобы не получить сдачи и чтобы кусты не сорвали его с подножки. Вскорости он снова появился в окне, сконфуженно улыбаясь.

Это был еще молодой, преждевременно поседевший мужчина, исхудалый и убогий. Прошлой осенью на кукурузном поле возле самой границы в него выстрелил бывший друг, тоже сторож с городских виноградников. Вышло все из-за женщины — жены Габора; приятели решили завершить соперничество действительно по-пански — стреляться. Дуэль не состоялась, так как их обнаружил таможенник, но друг все же выстрелил в Габора, притом из укрытия. Габор попал в больницу, а тот — второй — погиб во время перестрелки при переходе границы.

Когда приехали на место, Речанова взяла в руки плетеную бутыль и сумку. Пока мужчины перетаскивали мешки, она с удовольствием осмотрела свое хозяйство.

Строения были укрыты густым кустарником на маленькой поляне, так что с дороги видны не были. До них надо было идти минут десять. Тропинки не оказалось. Последний владелец хутора был, по-видимому, пчеловод, о чем и свидетельствовали два ряда опрокинутых за домом ульев. Сам домишко был маленький, из дерева и кирпича-сырца, под соломенной крышей. Дом, двор, колодец с журавлем и два небольших амбара окружал плетень из ивовых прутьев, колья его пустили корни и выгнали лист. Плетень от этого укрепился, ожил и естественным путем рос в высоту, не боясь непогоды. Ивовые прутья для этого и годятся. Амбары стояли немного в стороне от дома, и вопреки душному запаху расцветших акаций, шиповника, лесных трав и цветов от них исходила ни с чем не смешивающаяся вонь свинарников. К счастью, она была не столь уж крепка, чтобы чувствоваться на дороге, а если кто и унюхивал, то, скорее всего, решал, что где-то недалеко в кустах расположилось стадо кабанов, и старался поскорей убраться. Стены амбаров потрескались и осели. Волент с Габором поэтому зашпаклевали их мхом, сеном, соломой, обили досками и укрепили акациевыми кольями. Внутри, в очень умело сбитых загонах, хрюкало, визжало и издавало свои запахи стадо подросших поросят, уже сейчас целое богатство паланкского мясника Речана, хотя тот, бедняга, об этом и знать не знал. Богател против воли. Такое тоже случается.

Если бы не поросячий визг, здесь было бы тихо, как в любом другом расцветшем акациевом лесу.

Речанова с наслаждением осмотрела все, что принадлежало ей, в первую очередь поросят, которые рассмешили ее, и, когда вышла во двор к колодцу, оперлась о него, поставила ногу на камень и с чувством невероятного счастья уставилась на лес, словно ее ожидало еще большее наслаждение. Она сама не знала, что из близкого и отдаленного будущего так волновало ее.

— Ах, день-то какой! — вздохнула она.

Эта поляна в лесу, одинокий дом и хлевы, полные свиней, будоражили ее душу. Иногда она гордо улыбалась, но тут же поскорее опускала голову, чтобы не спугнуть счастье.

Мужчины перетащили из машины мешки с кормом и пошли в свинарники. Волент интересовался каждой свиньей, как догадалась Речанова, хотя разговаривали они по-венгерски. Он расспрашивал, как каждая из свиней жрет и прибавляет в весе, интересовался всем, как настоящий хозяин.

Надо было выхолостить двух поросят: первая операция удалась не совсем, они еще поддавались соблазнам пола и поэтому недостаточно прибавили в весе.

Габар с Волентом приготовили спирт, на печку в кухоньке поставили кастрюлю с водой и прокипятили в ней острый окулировочный нож. Свиней связали и вынесли к колодцу. Волент отпускал по адресу своих жертв такие шуточки, что Габор весь сгибался от хохота. Речанова тоже не могла побороть смеха. Она решила помочь им во время операции.

Свинья лежала на боку, ноги у нее были связаны, она дрожала и беспокойно похрюкивала и, едва мужчины подошли к ней с ножом, начала кидаться и метаться. Они придавили ее коленями. Речанова смотрела на это минуту, потом побледнела и невольно приложила руку туда, где, как ей казалось, у нее аппендикс. Когда Волент пальцем прижал к брюху борова острый нож, который под сильным давлением легко вошел под кожу и в мгновение хлынула кровь, свинья жутко завизжала и захрипела. Мясничиха стиснула колени и задрожала, как осиновый лист, ей пришлось поскорее уйти от них за дом. Этих мужиков она теперь просто видеть не желала, они стали ей противны.

Когда мужчины закончили операцию и на втором борове, вычистили ему рану спиртом и наложили бинт, они начали пилить дрова. Отвращение уже покинуло Речанову, и она вертелась на кухне. К большой радости мужчин, она начала готовить корм для поросят из кукурузы крупного помола и отварной картошки, а заодно приготовила ужин для Габора. Пропустила через мясорубку сыр с мясом, сделала небольшие котлетки, обваляла их в сухарях и бросила в свиное сало. Она уже давно не готовила «чабанские котлеты», может быть, в последний раз дома, еще в деревне, когда к ней пришел в гости старший брат Яно, с которым она ладила лучше, чем с остальными братьями и сестрами; он был плут и красавец, тайный приятель многих барынь внизу, в городе; она любила его рассказы, считая, что ее брат лихо подсмеивается над этими богатыми госпожами.