Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

– Зачем вы сделали это? – спросила я. – Зачем заперли меня здесь?

– Я влюбился. Я люблю тебя, хочу на тебе жениться, – сказал он.

Мы оба замолчали, – он думал о чем-то своем, посматривал украдкой на фотографию, я почему-то вспоминала распавшийся на куски айфон и оглядывала комнату, переваривая сказанное.

– Может, стоило просто предложить мне выйти за вас замуж?

– Ты бы не пошла. Я знаю, ты бы не пошла – и это в лучшем случае. В худшем – пошла бы ради денег.

Я промолчала. Как бы безумен он ни был – здесь он прав.

– Кто это? – спросила я, кивнув на фото.

– Мои родители. Оба погибли в войну.

Так мы сидели и говорили, заключенная и тюремщик по-моему, муж и жена – по его. Он рассказывал о сыне, о родителях, о странном современном мире, который он отказывался понимать. Я слушала. Моя голова медленно начала работать, и я стала пытаться найти что-то, за что можно зацепиться.

– Вы хотели бы другого ребенка? – запустила я пробный камень.

– Не другого. Просто ребенка.

– Я вам нравлюсь?

– Я же сказал, что полюбил вас.

– Мне очень лестно. Вы можете присесть поближе.

Он пересел. Большая Тайна Больших Мужчин – еще и в том, что они одиноки, и иногда, связывая их, заставляя ползать и облизывать туфли, я думала: чего они хотят на самом деле? Настоящей жестокости или тепла? Отчаяния и унижения – когда красивая женщина презирает тебя, – или чувства благодарного тепла в груди, когда после всех измывательств она все-таки подпустит тебя к себе?

Он разговаривал со мной, и я чувствовала, что он хочет спросить меня, но ему мешал врожденный такт – приличия он соблюдал даже здесь.

– В конце концов вы для того и заказали меня. Верно?

Несколькими минутами позже он встал с кровати. И помог мне освободиться от платья.

– Ну что ж, вот наша первая брачная ночь, – засмеялась я.

Он грустно покачал головой, с упреком глядя на меня.

– Пожалуйста, не шути над этим, – сказал он, – это не предмет для шуток, – и погасил свет.

Там, наверху, я часто говорила, что жизнь вынудила делать меня то, что я делала, – но это была не совсем правда. В конце концов, я действительно презирала этих богатеев, которые любили, чтобы их унижали, и потому унижала искренне. Девушки, что работали в этом бизнесе, те, кто поднялся с уровня борделя до эксклюзивного эскорт-агентства, знают – выживает только тот, кто не играет, а все делает взаправду. Оргазм можно сыграть, но удовольствие, а тем более страсть – никогда.

Среди тех, кто нанимал меня как Госпожу и платил как Госпоже, изредка попадались и те, кто хотел «классику». Мой тюремщик, кажется, из таких. Что ж, он упростил мне задачу тем, что выключил свет.

В темноте я слышала, как он возится с пуговицами, как расстегивает ремень, как падают его брюки, как он вешает жилетку. Потом почувствовала прикосновение его тела – твердого и прохладного, в старых людях всегда меньше тепла. Он осторожно лег рядом, я осторожно повела рукой по его груди. Его кожа была уставшей, рыхловатой, словно ношенной, но совсем не дряблой, и от него не пахло стариком. «Уже хорошо», – думала я, пока он осторожно трогал меня. И потом, когда взял за руку и начал все крепче сжимать, а потом перевернулся, навис надо мной и схватил за другую руку.

Девушки, которые во время «этого» считают про себя до десяти и обратно, рассказывают стишки, не забывая ритмично вздыхать, трудятся на улице или в «массажных салонах» за сотку в час. Я честно отрабатывала свои деньги, я не играла. В темноте, разложившись под чужим человеком, принимая его в себя, – попытайся поймать ритм, попытайся настроиться на его волну, соединить ее со своей. Почувствуй себя чуть пьяной, чуть отрешенной, вспомни, как тогда, в пионерлагере, ты напилась и в голове звучали одни и те же слова «все равно, все равно». Девушкам случается в подпитии оказаться в постели совсем не с теми, с кем они хотели, – но если так уже случилось, лучше попробовать получить удовольствие. Он крепко держал меня, двигался достаточно напористо, знал, когда надо подняться чуть выше, когда уйти в глубину, когда оставаться на поверхности. Вспомнилась ночь, когда я дала Арно связать меня, как уже под утро у нас случился самый лучший секс – и вот теперь этот, другой, держал мои руки, на одной из них была цепь, а если закрыть глаза, чтобы не видеть его белеющих в черноте волос, если попробовать плыть по его волне, если сосредоточиться на его движениях, на кончиках его пальцев, на вибрациях, поднимающихся вдоль позвоночника, – появляется правильное дыхание, и ты движешься ему навстречу, и твоя голова запрокидывается назад, все дальше, дальше, дальше, ах…

В ту ночь он со мной не остался, ушел, а я лежала неподвижно, плыла в черноте под колыбельную вентилятора – мокрые от нашего пота ноги раскинуты, там – мокро, мои соки, его сперма во мне, и капли – на внутренней стороне бедра, одна медленно и щекотно бежала вниз. Сломанная кукла, над которой надругался злой ребенок – но я гнала от себя эту мысль. «Погоди, дедушка, – думала я, – если с тобой все в порядке, если ты еще можешь – маленький головастик найдет себе дорогу, и у нас будет ребенок, которого ты так хочешь. А тогда ты просто обязан будешь отвезти меня к врачу – мужчины ведь боятся родов. И тогда – тогда запрут уже тебя», – думала я, а вентилятор гудел, гудел и сбивался на рев, и сверху приходил воздух – воздух пустынных улиц, покинутых городов и холодного осеннего солнца.

Эта история случилась в Лос-Анджелесе, где я когда-то учился. А может, и не случилась – мне рассказал ее однокурсник, сирота, его родители погибли в автокатастрофе, когда ему было 18, а его младшему брату – девять. Братик очень любил играть в игровую приставку, а когда родители, доведенные до ручки его зомбиподобным поведением, забирали приставку – он втыкал в телек. Причем не посмотрел до конца ни одной передачи, ни одного дебильного сериала. Просто щелкал каналы, тыкал в пульт так, что стер все кнопки.

Я не знаю, правда это или нет, – потому что того парня, который мне все это рассказал, не было, когда случилась катастрофа. А вот братишка был – он сидел на заднем