Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

сиденье, и, когда приехала полиция и спасатели с трудом открыли заднюю дверь, – он все еще сидел там, весь в крови, пялился в стекло, по которому разбрызгались мозги его родителей, и повторял только одно:

– Переключите на другую программу! Переключите!

Карстен Вебер, студент

Перезагрузка

Когда я проснулся, Дугласа уже не было. Я спал долго, часов до одиннадцати, во сне ворочался, отгонял навязчивые кошмары, но на левую половину кровати старался не закатываться – чтобы не потревожить его. И только когда вдруг на секунду, еще в полусне, открыл глаза, увидел рядом ворох откинутых одеял и зияющую пустоту вместо человека. Дуглас ушел. Просто встал и ушел на занятия. После этого открытия спать уже не хотелось.

Засыпаешь один, просыпаешься с кем-то. Или наоборот, засыпаешь с кем-то, а просыпаешься один. Это все – об одном и том же. Все – об одиночестве, потому что и в том и в другом случае ты не просыпаешься с тем, с кем хочешь.

Солнце било во все окна моей студии на пятом этаже, я поднялся, сощурился, огляделся вокруг. Какие сюрпризы поутру преподносит собственная комната? Несколько бутылок из-под пива на полу. Большая бутыль «Джека Дэниелса», недопитая. Стеклянный журнальный стол, на нем – запорошенная кокаиновой пылью кредитка, еще одна карточка, обрезок пластиковой соломинки. Использованный презерватив рядом с кроватью, пятно от него – на ковровом покрытии, и еще у кровати – забытые Дугласом часы Breitling Navitimer. Я прошелся голый по комнате, повертел мутной головой. Не понимаю, почему каждый раз так: еще вчера вечером и эта комната, и потрясающий вид из панорамного окна на набережную Ярры, и весь Мельбурн казались такими замечательными, а сегодня от всего этого тошнит – и кажется, так и будет тошнить всю жизнь.

Я потер карту о карту, прошелся ею по столику, собрал остатки кокаина в тощую линию – быстро втянул через трубочку и пошел в душ. По дороге включил стоявший на письменном столе ноутбук и поднял с пола айфон.

Стив звонил вчера в час ночи. Я помню, был звонок – но я тогда решил его проигнорировать. Мать – в девять утра. Наверное, еще перезвонит. Препод из университета – в девять пятьдесят. Я уже примерно знал, что он хочет мне сказать, – и именно поэтому перезванивать ему я не буду. Сегодня я в университет не пойду, так что и возразить ему будет нечего. Дженнифер – уйма неотвеченных звонков, с десяти и далее, каждые десять-пятнадцать минут. Экстази пережрала? Или, наоборот, отходняк… Вроде рановато. Пока стоял в душе, прокрутил перед собой лица всех этих людей и понял, что видеть не хочу никого.

Я люблю мою ванную – она похожа на маленький спа-центр в хорошем отеле. Пол и стены выложены мелкой зеленой плиткой, ванна очень большая, и душ – почти целая комната со стеклянной дверью. Жалюзи опущены, и в прохладном сумраке приятно стоять под водой, втирать в тело гель для душа от Origins, в волосы – шампунь от Abahna.

Вода бьется в пол, с легким шумом стекает в сток. Уносит с собой слои грязи от выхлопа, пыль с реки, следы чьих-то рук. Мерзкий наркотический пот, свой или чужой, еще какие-то неведомые жидкости, соки, гормоны, которые тело в ответ на прикосновение воздуха, одежды, воды, других тел выбрасывает на поверхность.

«Австралия, – когда-то сказал мне Алессандро, лежа на краю кровати – голый, похлопывая себя по боку чуть ниже линии загара, – там очень классно, я хочу туда снова. Я там придумал пьесу для моего диджериду, называется „Кенгуру и кокобара“. Хочешь послушать?»

Он взял свой диджериду, этот идиотский народный инструмент, большую трубку, из которой можно извлекать мало-музыкальные булькающие звуки – и начал дуть в нее, по сути плевать – и плевки, резонируя от полых стенок, звучали действительно как прыжки кенгуру – «боньк, боньк», как их изображают в мультиках.

Он был уличной шпаной, евротрешем, этот Алессандро – как и большинство моих друзей. Дело было в Берлине и, глядя из окна на свинцовое небо и угрюмые, нависшие над улицей здания, захотелось пожить в солнечном городе, где говорят по-английски и где на улицах полно глупой загорелой шпаны. Так что я сказал отцу, что учебу продолжу там. И вот я стою в душе – похмельный и на отходах, хотя остатки кокса уже немного зацепили. С кучей неотвеченных вызовов.

Пока я мылся, телефон снова начал звонить. Мать – взяв в мокрую руку айфон, я долго смотрел на экран и думал, отвечать или нет. Пока думал – звонок сбросился. Через секунду пришла эсэмэс: кто-то оставил сообщение на автоответчик.

Я выбрался из душа, на кухне поковырялся в баре – за бутылками лежала пачка тонких женских сигарет. Закурил, предварительно выдрав зубами фильтр, и вернулся в комнату.

Ноутбук завис еще на старте – я перезагрузил его, и он сонно заворочался, такой же похмельный, как я, – проснулся, с удивлением ощупывая себя, выбрасывая на экран: найден процессор Intel, два ядра 2,1 гигагерц, четыре гигабайта оперативной памяти, юэсби-устройства, видеокарта… Я всегда завидовал им, компьютерам, – при каждом включении они рождаются заново, в секунды загрузки ощущают себя, взрослеют – чтобы поработать, а после выключения – снова умереть.

Я посмотрел почту, набрал Дугласа. Шесть гудков, автоответчик. Я подумал, что он мог бы хотя бы отправить мне с утра эсэмэс. Впрочем, если надо, я всегда могу найти его в Чихуахуа-баре.

В почтовом ящике лежало непрочитанное письмо от матери. Я не открыл его, потому что наперед знал, что там. И потом, раз она звонит, наверное, и так все расскажет.

Я посмотрел из окна на набережную, на изгиб реки, на мост Принцесс. Прямо под окном прошел голый по пояс черный парень – широченные плечи, масляная блестящая кожа, шары бицепсов ходили под кожей, как поршни в масляных цилиндрах. Он шел с девушкой в бикини, обнимал ее за талию – груди торчат, аккуратные пальчики на ногах покрашены черным лаком.

Я потрогал себя, без особого желания, скорее вопросительно. Эрекции не было. Нашел на полу скомканные джинсы, вытащил кошелек. В кошельке, в одном из отделений для карточек, лежал маленький конвертик, сложенный из желтого листка post-it. Я аккуратно зачерпнул уголком кредитки горстку коричнево-бурого порошка из конвертика, раскатал дорожку на столе, вдохнул по очереди в каждую ноздрю. Сладко-травяной привкус в гортани, чуть тошнотворный, но приятный. Я взял бутылку «Дэниелса», повертел в руках, поставил обратно. Чья