Литовский узник. Из воспоминаний родственников - Андрей Львович Меркулов

Через недолгое время подошла к сараю моя мать. Типичное русское лицо – округлые, полноватые щеки, нос небольшой, чуть курносый, глаза темные, быстрые. Одета в короткие шаровары, светлую рубаху, на ногах легкие полукеды.

– Здравствуйте, Вячеслав, я уже знаю, как вас зовут, меня – Анна Герасимовна.

Голос ее – мягкий, отчетливый.

– Очень приятно, Анна Герасимовна, как раз здесь помощник нужен дрова складывать.

– Для этого и приехала. Мама говорит: «Чужие люди работают, а вас с города не дождаться», – это она так… Мы здесь летом почти все выходные.

Я слушал ее голос, смотрел в ее лицо, на всю ее ловкую фигуру; вмиг мне понравилось в ней все, и я не мог оторвать от нее взгляда. «Так вот, что значит – с первого взгляда», – подумал я, но сказал совсем другое:

– Да у вас, кажется мне, работы немного – скотины нет, а основные-то заботы именно с ней связаны.

– Да, это так, – ответила она, – до войны, помнится, некогда было отдыхать, разную скотину держали, много сена заготавливали. Зато теперь ходим за ягодами, сколько хотим, за грибами, – она спохватилась, заторопилась. – Ладно, надо начинать, а то недолго – и мама прибежит помогать.

Она ловко и быстро набрала расколотые дрова на руку, отнесла в широкий проем сарая, скинула на землю.

– Посоветовал бы вам, Анна Герасимовна, усовершенствовать и облегчить процесс, – я подошел к дровам и стал бросать поленья одно за другим в проем сарая, благо до него было недалеко. – Набросайте туда горку и складывайте в костер.

– Правильно, как я не догадалась, – улыбнулась она мне широкой доброй улыбкой, – так и буду делать.

Чтобы закончить всю работу, пришлось продлить ее за полдень. Обед уже был готов и ждал нас на столе. Евдокия Петровна расхваливала меня сверх всякой меры. Когда я спросил ее про оплату за трехдневный приют, лицо ее выразило крайнюю степень недовольства:

– Я не думаю, что вы хотели меня обидеть. Не хочу и слышать!

Я сделал уборку в летнем доме, привел все в прежний порядок, собрал в сумку свои небольшие пожитки и направился к машине.

Они стояли возле дома и ждали меня. Я смотрел на них и вспомнил убеждение психологов, что глаза человека, как ничто другое, способны выражать высокие чувства. И я убедился в этом теперь.

В глазах матери я видел сожаление и тяжелую грусть. Сожаление, наверное, о том, что ее мальчик мог бы быть теперь в таком же возрасте, как этот приятный молодой человек, а тяжелая грусть – что она никогда его не увидит.

В глазах бабушки я видел затаенное восхищение, божественную благодарность и радостную уверенность, что наконец-то это ужасное горе для всей семьи позади.

А я думал о том, какими словами и образами сумеет бабушка вернуть дочери веру в мое существование, но что только она одна сумеет это сделать, я не сомневался.

Мама протянула мне руку:

– Очень приятно было с вами познакомиться, мне кажется, вы не только хороший работник, но и добрый человек, наша бабушка в полном от вас восхищении, а уж она в людях разбирается. Спасибо за помощь, будем ждать вас на следующее лето; у нас тоже имеются красивые места.

Когда я взял ее руку, по телу моему побежала дрожь, мне хотелось сейчас же встать перед ней на колени и просить прощения за все страдания, пережитые ею из-за меня. И хотя я понимал, что вины моей здесь нет, я хоть каким-то способом хотел уменьшить ее горе.

Я слегка пожал ее руку, сказал:

– Обязательно приеду следующим летом, здешние места мне понравились.

Я наклонился, поцеловал протянутую бабушкину руку и почувствовал, как другой рукой она слегка провела по моим волосам, сказала негромко:

– Верю я, все образуется, не война сейчас, а в остальном мы справимся, Бог нам в помощь. Ждем вас будущем летом, а будут новости – шлите весточку. Счастливого пути, до свидания.

Через полтора часа я въезжал в Ленинград. В Доме книги приобрел подробный путеводитель по городу, красочные иллюстрированные альбомы «Эрмитаж» и «Русский музей» и не спеша направился на выезд из города к Таллинском шоссе.

Чрезвычайно приятно ехать в светлую ленинградскую ночь. Дорога гладкая, широкая; лишь мирный легкий шум шуршащей по асфальту резины да отрывистый хлопок воздуха от редкой встречной машины нарушали спокойную тишину внутри салона. Приятно веяло легким прохладным ветерком из щели над приспущенным стеклом.

Я думал только об одном – как устроится жизнь наших семей после моего «воскрешения». Для меня ясно было одно – семьи должны быть сохранены, и никто никуда переезжать не будет. От собственной семьи я уехать не могу и не хочу, а устроиться в Ленинграде всей семьей с небольшими еще детьми в нормальные условия невозможно – у матери в двух небольших комнатах коммунальной квартиры живут мой отец и два взрослых брата.

Значит, менять ничего нельзя, да никто и не захочет. Изменятся лишь наши взаимоотношения.

Раньше их не было, теперь их надо создавать.

На уровне наших дедов этого не произойдет – их развела война на рабов и рабовладельцев, этого еще никто не забыл, но сыновья и дочери этих дедов должны жить в мире и дружбе.

Какой же будет наша встреча с матерью, когда она встретит своего сына, пропавшего четверть века назад? Не того, с кем она прощалась сегодня, а совсем другого, настоящего своего сына, которого устала ждать долгими годами, изнемогая от страха за него, от слез и безысходной тоски, от мрачной тяжелой неизвестности.

Что с ней будет, когда она узнает обо мне, как выдержит этот удар необъятного счастья, после многих лет безысходного горя. Выдержит ли этот удар ее психика и сердце. Видимо, бабушка не уверена, иначе зачем меня скрывать? Но она у нас мудрая женщина, она знает, что делать, и даст мне знать, когда придет время.

Однажды в германском поселке

В одном из купе скорого поезда Ленинград – Варшава ехали двое. Заочно знакомые, они работали в разных учреждениях одного Главка.

Михаил Ядров – сотрудник планового отдела Главленинградстроя и Сергей Панкратов – механик завода «Стройдеталь». Оба они являлись участниками ленинградской группы специалистов, направленных в Германию для обмена опытом гражданского строительства.

Пассажиров оказалась немного, и двенадцать специалистов разместили в одном вагоне – просторно, с удобствами.

Среднего роста, плотный, медлительный Михаил и спортивного сложения, с приятным смугловатым лицом и