Литовский узник. Из воспоминаний родственников - Андрей Львович Меркулов

Шел по дороге в каком-то странном, возбужденном состоянии, пристально, внимательно смотрел на все вокруг – дорогу под ногами, дома, дворы, проезда и проходы от дороги, за ними – полосы нешироких скошенных полей до темной стены близкого леса. Слева – долина реки, перед ней, там, где река делала поворот – небольшое ровное поле, а на другой ее стороне – овражистый, местами высокий берег, поросший густым, издали синеватым лесом.

Почему я ничего этого не помню? Никакого эпизода родной природы того времени не осталось в памяти моей.

Эта старая добрая женщина – моя родная бабушка Евдокия Петровна, которая носила меня на руках, нянчила и растила и которая сейчас не признала своего внука. Тяжелая тоска заползала в сердце – почему так все произошло, так ужасно, так коряво? Кто виноват в таких человеческих трагедиях? И как мне теперь поступать?

Вечером, если можно так говорить о светлых июльских сумерках, мы с бабушкой сидели вдвоем за столом в ее доме и угощались свежей жареной щукой. От кусков рыбы шел приятный ароматный пар.

«Если бы она знала, кто сидит напротив, – подумал я, – какое же это было бы счастье для нее. Сколько горя, страданий повидала и пережила она в своей жизни, сколько лишений выпало на ее долю. А достоинства не потеряла – лицо ее и теперь выражает это качество более всего».

Старческое, но не дряблое, с желтизной, продолговатое лицо, глубокие морщины не портили его, но все оно в целом представляло тайную мудрость, внутреннее благородство, уверенность.

– Рыбки-то в нашей реке теперь немного стало, загрязняется, зарастает, – с некоторым сожалением сказала она, подкладывая мне другой кусок, – а было время – берегли ее, можно сказать – невольно берегли.

– Почему невольно? – не понял я.

– Сам порядок крестьянский был такой; все как-то шло одно за другим. Зимой мужикам деревенским дела немного, вот и нанимались кто куда, кто мог – в город ехал, а многие на сплавное дело шли. Зимой валили деревья, обрабатывали, разрезали на бревна, подтаскивали к реке и оставляли их на просушку, с учетом весеннего разлива. Весной сколачивались плоты, и поплыли-поехали. Река очищалась не только по берегам, но по всей ширине от всякой травы. Правда, много тонуло березы.

– Береза плотнее и тяжелее, да и подсохнуть не успевала, – вставил я.

– Наверное так. Мы потом эту березу со дна поднимали, жаркие были дрова. Зять мой на грузовой машине приезжал, возил эту березу домой. Зато какая была река летом – красавица. Не только берега чистые, но и дно песочное. Раков было столько – ведрами собирали. Случай был – накануне оставили в открытом сарае ведро с раками, а утром пришли – ведро пустое. Стали смотреть – увидели след на траве до реки, так и шли – один за другим; спросила у внука – как же последнийто рак убежал, ведь ведро гладкое, скользкое. Потом объяснила – он долго смеялся, сказал: «Вот дружные ребята».

Евдокия Петровна поднялась от стола, налила в чайник чистой воды из небольшого бака, поставила чайник на плиту, подложила в печь несколько поленьев, снова села:

– После рыбы чаю попьем, у меня хороший, индийский… А потом понемногу рыбка стала пропадать. Раньше-то, считай, в каждом дворе скотину держали, навозу было столько – девать некуда, вот и вывозили в колхозные поля. Все было хорошо, пока химию не придумали. И от нее не сразу вред пошел, как-то все постепенно. Кучами лежали на полях эти удобрения, весной текла эта жижа в реку. Сначала пропали раки – как-то сразу, в одно лето. А потом и рыба – все меньше и меньше. Да и минеры помогли, бросят шашку тола в реку – вода до неба, река серебряная от рыбы. Стояли они в нашей деревне года два, разминировали наши края, бои здесь были большие. Передовая линия недалеко проходила – траншеи, землянки. Ходим теперь туда за малиной, брусникой, на болотах – клюква. Три танка долго в болоте стояли, а сколько валялось мин, снарядов, патронов. Наши мальчишки медь собирали мешками, сдавали в утиль. Подрывались; из нашей деревни два мальчика погибли.

В печи что-то зашипело, затрещало, Евдокия Петровна открыла дверцу, пошевелила кочергой горящие поленья, быстро закрыла.

– Вы-то, наверное, не помните это время, и слава Богу, лучше бы его не было совсем.

– Да, Евдокии Петровна, годы войны не помню совершенно, было-то мне тогда три-четыре года.

Мне показалось, что Евдокии Петровна несколько задержалась взглядом на моем лице, сказала печально:

– Внучку моему меньшему было бы теперь столько же, как вам.

Я подумал, что неприлично будет с моей стороны спрашивать старого человека о, возможно, самом больном для нее событии, и спросил о другом:

– Скучновато, наверное, вам одной здесь поживать.

Задумчивое выражение ее лица сменилось на добродушное: «

– Ничуть. Приезжают дочки в выходные; старшая в кассе железной дороги билеты выбивает, другая в кафе – бутылки открывает; завтра вечером приедет. Зятья иногда жалуют, так что скучать не приходится, – она протяжно вздохнула, – только силы убывают, восемьдесят пять вот стукнуло. Слава Богу, пожила довольно, всего повидала.

Пыхтя паром и звеня крышкой, закипел чайник. Евдокия Петровна поднялась, засыпала чай в фарфоровый чайник, сказала:

– Надо подождать, пусть попарится.

– А немцы у вас в деревне были? – спросил я с интересом.

Евдокия Петровна остановилась взглядом, словно вспоминая, стала рассказывать:

– Не успели мы в город уехать. Пока яму рыли, укладывали туда вещи, собирались, когда пришли во Мгу, поезда уже не ходили; обратно вернулись. Зиму прожили с немцами. Не скажу, что зверствовали у нас, застрелили только одну девочку, она украла с кухни хлеб. Строили дороги, дети собирали ромашку осенью. Яму эту нашу сразу разрыли, всё выгребли. А весной в скотских вагонах отправили в Германию, как мы думали, а оказались в Литве. Хозяевам нужны были работники, они же продукты немцам отправляли. Вот мы там до конца войны и пребывали.

Она остановилась, вздохнула коротко:

– Не хочу об этом вспоминать; как рабы – от зари до зари, и относились к нам, русским, как к рабам.

Она разлила по чашкам чай, поставила на стол вазочку с ароматным малиновым вареньем:

– Угощайтесь, будет мало, добавим брусничного. Чего-чего, а ягод мы набираем вволю, в наших местах этого добра хватает. За грибами к нам приезжайте – кузовами набирают, все есть грибы кроме рыжиков, но раньше и они росли у нас.

После чая я поднялся:

– Спасибо, Евдокия Петровна, за чай, угощение,