Литовский узник. Из воспоминаний родственников - Андрей Львович Меркулов

Передав рыбу Евдокии Петровне, я пришел в свой дом, разделся, сел к столу.

«Что меня ждет в этом ящике?» – ощущая сильное волнение, я не сомневался – если Евдокия Петровна видела в окно мою работу, она будет искать.

Я осторожно выдвинул ящик. Пакет лежал в углу, как и был положен, казалось, что газетную обертку не трогали. Осторожно приподнял пакет с наружной стороны. Нитки не было! Сердце мое заколотилось, в голову ударила плотная волна. Некоторое время сидел неподвижно, пытаясь успокоиться. Приподнял пакет выше и увидел нитку, – она лежала прижатая к углу стола.

«Нитку прижали пакетом, когда задвигали его обратно, – густая волна из головы не уходила, – неужели она знает?!»

Я пересел на диван, долго сидел, дожидаясь, когда уйдет эта боль и можно будет что-то решить.

Глава 22

Значит, она знает, я – ее внук, тот самый, которого они потеряли, которого от них отняли, о котором пролито море слез и разорвано нервов. Что теперь бушует в ее сердце, что дает ей силы так спокойно разговаривать теперь со мной, а не кидаться мне на шею с воплями счастья и радости?! Сколько страданий пережито, для чего она сдерживает себя, если все уже ясно, конец горестям и ожиданиям.

А может, Бог правильно делает, определив судьей и распорядителем судеб наших семей не меня – молодого, не опытного еще в устоях жизни человеческой, а умудренного жизнью, нравственно чистого, доброго и отзывчивого человека. Только он – единственный в семье, не сделает ошибки, только он позаботится о спокойствии всех остальных людей в семье.

Значит, и мне надо вести себя достойно. Пока я ошибки не сделал, даже больше – я сделал первый – правильный шаг во взаимоотношениях двух наших семей.

Во время обеда я исподволь наблюдал за бабушкой. Казалось, ничего в ее поведении не изменилось. Но как оно может не изменится после вдруг нахлынувшего внезапно огромного счастья, долгожданного, не потеряв веры в него?

И я увидел эти признаки. Невозможно скрыть счастье и восторг, если ими полны твоя душа и сердце. Я видел эти блестки счастья в ее глазах, когда она смотрела на меня, какой-то искренне душевный тон в обращениях ко мне, даже в ее движениях появилась особая мягкость, желание услужить в чем-то.

«Как трудно ей сейчас скрывать свои чувства, – думал я, – но, наверное, это для чего-то нужно, значит, и меня она хочет оградить от каких-то необдуманных с моей стороны действий. Как это трудно для нее теперь».

«С чего же началась эта история возрождения? – подумалось мне вдруг. – Что привело меня к истине? С иконы Богоматери – там я нашел себя, свое родство. Зачем я полез ее снимать? Делал уборку в комнате. Зачем мужчине возиться с тряпками, если это дело – обязанность женщины, как у нас повелось. Но женщины наши были тогда заняты. Значит, желание оказать им помощь руководило мною – я делал доброе дело, которое привело к истине, справедливости и, возможно, приведет к счастью многих людей».

Обо всем этом я думал, угощаясь бабушкиным вкусным ароматным борщом со сметаной, а она сидела напротив и накладывала мне в другую тарелку рыбные котлетки с жареной картошкой.

– Мне, право, неудобно перед вами, уважаемая Евдокия Петровна. Приехал человек неизвестно откуда, неизвестно, какой он, а вы сажает его за стол, угощаете, даете ему жилье, не спрашиваете об оплате. Довольно странно, не правда ли?

– Может быть, и странно. Но у меня чутье на рабочего человека, а такой человек плохого не сделает, я люблю таких людей, всегда люблю их хвалить. Видела, как вчера вы ходили по усадьбе, смотрели на мое хозяйство, как отточена пила, коса, крепко ли сидит колун на топорище, на гору чурбанов. Мне этого достаточно. А откуда человек, он и сам скажет, если захочет.

Она замолчала, выжидательно глядя на меня.

– Я-то как раз из другой республики, – начал я, – живем в Литве, недалеко от Седы, на хуторе. Там у меня хозяйство – пять десятин земли, корова, лошадь, поросята. Жена – прекрасная хозяйка, двое детей. Сынок в школу пошел, дочери шесть лет. Живем дружно. Давно хотел посмотреть Ленинград.

Я остановился в нерешительности, спросит ли она о причине моего приезда сюда, в эту деревню.

Но она не спросила, посочувствовала: «Представляю, сколько трудов содержать такое хозяйство. У нас до войны тоже хозяйство было немалое».

После обеда и короткого отдыха я отправился к сараю колоть дрова. Опущенный накануне в ведро с водой, колун надежно сидел на рукояти. Куча в основном березовых, сосновых чурбаков, видимо, лежала какое-то время; они слегка подсохли и кололись хорошо. Работал в свое удовольствие. Вскоре подошла Евдокия Петровна, поинтересовалась:

– Что же вы, Вячеслав, без разрешения работаете; слышала, что дисциплина в Литве построже нашей будет.

Я ответил в том же тоне:

– Зато у вас она не наказуема, наоборот – приветствуется. Дрова подсохли, больше ждать нельзя, дождь может замочить. А завтра до обеда закончу, вот только переложить в сарай не успею – завтра надо уезжать.

Лицо Евдокии Петровны омрачилось:

– Очень жаль, мало погостили, но дни хорошие – упускать нельзя. Вы правы – хозяйство не ждет.

Глава 23

Поздно вечером приехала младшая дочь Евдокии Петровны. Я не смог ее разглядеть, видел лишь, как прошла от калитки быстрый походкой женщина небольшого роста, круглолицая, в легком плаще.

В эту ночь я не мог заснуть. Эта женщина – моя мать, она меня родила, растила до четырех лет, и затем я исчез для нее. Тогда, до отъезда на Родину оставалось несколько дней. Что для нее были эти дни – в суматошных поисках, расспросах людей, бессознательных порывах в состоянии высшего нервного потрясения и непрерывной сердечной боли. Как она выдержала этот ужас женщины в поисках пропавшего ребенка! Мать отказалась уезжать без своего сына. Поисками тогда занимались многие. Два армейских офицера, местная полиция. Обошли дома ближайших поселений и две квартиры родственников Раппала в городе Вильнюсе; приняли участие в поисках и местные цыгане. Но мальчика найти не удалось.

Что будет завтра, когда мы увидимся? Меня узнать невозможно, но сумею ли я сам вести себя так, чтобы у нее не возникло и мысли о моей личности. «Всему свое время», – сказала вчера бабушка; наверное, она опасается за здоровье дочери – сможет ли она выдержать сильнейший стресс высшего счастья после ужасных страданий, пусть и давних.

«Наверное, –