Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

– Чего ради мы тут возимся? Они же все девственницы!

Группа равенсбрюкских капо взорвалась бурным хохотом. Лишенные девственности узницы поковыляли к очереди на следующую стадию обработки.

Они все рыдали. «И мы плакали вместе с ними», – говорит Ирена Фейн.

Девушки – будто издевательства от рук охранниц были недостаточным ужасом – стояли теперь голыми перед заключенными-мужчинами, которым велели их брить. Поляков это привело в не меньший шок, но они хорошо знали, что непокорных изобьют и все равно заставят подчиниться, и поэтому послушно делали, что им велят: брили сначала голову, потом – подмышки, лобки, ноги. Стоя на табуретках, куда им велели забраться, дабы облегчить мужчинам задачу, беззащитные девушки были легкой мишенью для гнусных взглядов и похотливых смешков эсэсовцев. А узники тем временем занимались своей работой, почти упираясь глазами в девичьи лобки.

Когда в комнату вошла Адела Гросс, все взгляды обратились на нее. Ее роскошные золотые кудри стекали по щекам. «У Аделы, моей подруги, моей сестры, были прекрасные густые рыжие волосы, – вспоминает Марги Беккер, – и эсэсовцы пытались отыскать в них спрятанные лезвия, ножи или что-то еще в этом роде». Когда эсэсовец вонзил в Аделины локоны ножницы, она, невзирая на унижение, стояла с гордо поднятым подбородком. Завершив свое дело, он перевел взгляд на ее рыжий лобок.

По его приказу она встала на табуретку, ее пах – прямо перед глазами мужчины, который будет ее брить. Всего пара минут, и Адела лишилась своей силы и уникальной красоты. Выбритая наголо, она выглядела неотличимо от других девушек в комнате. От ее знаменитых рыжих волос не осталось и клочка, одни лишь веснушки.

Потом их вытолкали из барака, где шла обработка, и они теперь обнаженными стояли по колено в снегу в ожидании дезинфекции. Они дрожали на мартовском ветру, прикрыв руками груди и покрывшись «гусиной кожей». Ни трусов, ни гигиенических прокладок – девушкам нечем было скрыть кровотечение. «Казалось, месячные начались у всех, – рассказывает Эдита. – Снег под ногами был красным от крови». Впередистоящие ступали босыми ногами по розовому снегу, медленно продвигаясь в очереди к огромной ванне с дезинфектантом.

– Зачем понадобилось нас дезинфицировать? – ворчали полушепотом девушки.

– Евреи нанесли в лагерь вшей, – отрезал эсэсовец.

«У нас никогда не было вшей, – восклицает Ирена Фейн. – Да и где бы мы их взяли? Нас ведь только что привезли». Но спорить с эсэсовцем было бесполезно. «Грязный жид» – стереотип, который нацисты считали истиной.

Сколько девушки простояли в снегу? Очень долго. Тепло их ног успело превратить снег в слякоть, а та успела превратиться в лед. Когда звучал приказ лезть в ванну, каждый раз туда забиралось по 50 человек, и неважно, идет у них кровь или нет. Ледяная жидкость обжигала выбритую плоть. После первой сотни «продезинфицированных» вода стала грязной. Ее ни разу не поменяли.

Вылезшие из ванны девушки бежали по снегу к последнему пункту – зданию, где их ожидали груды одежды, русской военной формы. Шерсть местами заскорузла от засохшей крови и кала и была вся в дырках от пуль. И никакого нижнего белья, которое защитило бы нежную кожу девушек. На форме мертвых солдат кое-где сохранились знаки различия. Линде досталась мужская рубаха – «такая большая, что волочилась по земле», – и пара галифе, чей верх доходил ей до головы. Подвязаться было нечем. Только тридцати последним девушкам выдали другую форму. Эдита, Лея, Гелена и Адела получили платья в полоску. Платья были без подкладки, и к ним не полагалось ни нижнего белья, ни рейтузов или шерстяных чулок.

Теперь их ждала груда обуви. Некоторые заключенные называли их башмаками, но это – слишком вежливое слово для «шлепанцев» из плоских деревяшек с приколоченными по бокам кожаными ремешками. Как сандалии без задников – но только еще без супинаторов и пряжек, которые можно подтянуть по ноге, и к тому же они не делились на левые и правые – все одинаковые. Их смастерили здешние узники-мужчины, но едва ли они представляли, что эта «обувь» предназначена юным девушкам, и поэтому не задумывались, как приспособить ее для маленьких, тонких ножек. Относительно повезло только стоявшим в начале очереди: они имели возможность порыться и подобрать хоть что-то более-менее подходящее по размеру. Тем, кто стоял в конце, выбирать уже было не из чего.

И наконец, девушкам раздали прямоугольные куски белой ткани с желтыми звездами и номерами, чтобы нашить их на форму. На первой бирке стоял номер 1-0-0-0. На следующих – 1-0-0-1, 1-0-0-2 и так далее. Регистрационные номера записывались рядом с именами девушек. По воспоминаниям свидетелей, в числе первых были сестры Фрида и Гелена Беновицовы из Модры-над-Цирохоу – села неподалеку от Гуменне. Пегги, которая два часа прошагала до стропковской автобусной остановки, получила номер 1-0-1-9, а 16-летняя Берта Берковиц – 1-0-4-8. Первой их рабочей задачей было пришить номера спереди на форму, чтобы их с ними сфотографировали.

Теперь, когда все были зарегистрированы и одеты для «работы», каждой выдали по красной миске и суповой ложке и потом выпустили назад на холод, приказав построиться и ждать. Шеренги по пять. Снова шеренги по пять. Вырванные из беспорядочной рутины домашней жизни девушки быстро превращались в вымуштрованных роботов.

№ 1974, имя неизвестно. Единственное дошедшее до нас фото девушки с первого транспорта из сделанных сразу после «обработки», примерно 28.03.1942. Из архива Музея Аушвица.

Выйдя из последнего барака, первые в шеренге девушки увидели своих подруг, которые еще только ждали начала «обработки» – в своих лучших одеждах, в практичной обуви, в пальто, перчатках и шляпках, – и закричали им, пытаясь предупредить:

– Выбрасывайте украшения!

Те, еще не бритые, не могли понять, что это за лысые оборванки, стоящие в снегу в чужих солдатских формах и открытых сандалиях, и что это они им кричат. Их не узнавали. Пока наконец до ожидающих обработки не дошло: вскоре они сами превратятся в лысых оборванок.

Рена Корнрайх сорвала с руки часы и затоптала их в грязь, сказав себе, что не позволит нацистам завладеть тем, что по праву принадлежит ей.

Большинство девушек из Гуменне шли ближе к концу очереди: Сара Блайх (1-9-6-6) была всего в трех номерах от Леи (1-9-6-9) и Эдиты (1-9-7-0). Гелена Цитрон значилась под номером 1-9-7-1. Когда на лагерштрассе вышли последние 30 узниц, уже опустились сумерки. Но девушкам все равно предстояло ждать, пока их пересчитают. Это был единственный раз, когда они стояли по порядку номеров. И последний раз, когда в живых еще были все.

Уже настала ночь, когда их повели в блок 10, в дальний конец женского лагеря. Они толкались, распихивали друг друга локтями, лишь бы поскорее уйти с холода и оказаться в