Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

Через 40 минут после отправления из Жилины состав вновь со скрежетом остановился. Внезапно пробудившаяся от звука резких немецких голосов, Линда Райх посмотрела в щель – снаружи были огни погранперехода. Веса в ней не набиралось и 50 килограммов, и она предложила девушкам повыше ростом поднять ее к вентиляционному окну. Оттуда она увидела, как гардисты вручают какие-то документы эсэсовцам. Она зачитывала вслух польские надписи на платформе, и весь вагон пытался разобраться, куда идет их состав. В другом вагоне точно так же поднесли к окну Рену Корнрайх.

– Может, нас из Польши отправят на работы в Германию? – предположила Линда.

Чего она не могла знать – так это того, что словаки только что передали весь состав в руки немцев. Шлагбаум поднялся, и состав покатился вперед. Потом шлагбаум вновь опустился, поставив на судьбах девушек окончательную печать.

Транспорт громыхал в ночи, усердно перемалывая остатки воли пассажирок. До места, куда их везли, прямого маршрута в те времена не существовало. Даже сегодня от Попрада до Освенцима на поезде – часов шесть, если не больше. Пока девушки беспокойно, урывками спали, состав шел, покачиваясь, по меняющемуся ландшафту. Горы становились все ниже, уступая место продуваемым ветрами полям, разоренным войной и нищетой. Это был чужой ветер, он насквозь пробирал и без того дрожащие тела. Жаждущие тепла и утешения девушки приникли к своим подругам и сестрам, уставившись в чернильную тьму вагона. Проезжая городки, чьих названий они никогда не слышали – Звардонь, Живец, Бельско-Бяла, Чеховице-Дзедзице, – состав замедлял ход, а когда путь лежал через лес – темные ельники и серебристые березовые рощи, засыпанные снегом, – он ехал еще медленнее. На заре жидкий свет раннего утра лишь едва коснулся бледных лиц.

Подобно африканцам, утрамбованным в чревах плывущих через океан кораблей, наши девушки стали объектом новой нарождавшейся работорговли. Все основные страны Европы, включая Британию, еще в начале XIX века наложили запрет на владение живыми людьми как частной собственностью и покончили с трансатлантической работорговлей. А теперь, больше века спустя, Германия попрала собственные законы, лишив этих девушек человеческих прав. Понятное дело – ведь евреи, как и африканцы, – не вполне люди, так что на гуманитарные аспекты можно закрыть глаза. Этот адский бизнес в одном только Аушвице за время своего существования принесет немецкой экономике 60 миллионов рейхсмарок (примерно 125 миллионов сегодняшних долларов). Но евреи в концлагерях никакой ценностью не обладали, и поэтому никто не утруждался продавать их или покупать.

Около одиннадцати утра состав с лязгом затормозил, доехав до польского городка Освенцим – это название раньше слышали лишь единицы из девушек. Вполне симпатичное местечко расположилось на берегах извилистой речки Солы под стенами живописного средневекового замка. Большая синагога и костел Успения Пресвятой Богородицы стоят неподалеку друг от друга, обращенные фасадами к реке. На окруженной белыми домами городской площади – никаких скульптур или фонтанов, но зато есть второй костел и была как минимум еще одна синагога. Дефицита в молельных домах здесь не испытывали. Евреи жили и трудились вместе с поляками, и поэтому акты сопротивления в городе не были редкостью. Арестованных содержали в местном тюремном лагере, куда нацистские оккупационные власти стали со временем свозить заключенных из других мест, привлекая тех и других к принудительному труду.

На несколько миль от города простирались гектары полей и пастбищ. Это был небедный город. Там имелись промышленные предприятия и казармы польской армии. Когда Германия после вторжения в Польшу столкнулась с необходимостью где-то держать политзаключенных и военнопленных, немцы решили, что стоявшие в паре миль от города бывшие казармы – идеальное место для будущего лагеря. Чтобы освободить и расширить территорию лагеря, жителей соседних деревень в 1942 году выселили. Их дома подлежали сносу.

Эшелон остановился в какой-то с виду глухомани. Там еще не стояло знаменитых «ворот смерти». Этот позорный символ не то что не построили, его еще даже не придумали. На месте будущего Биркенау были лишь конюшни и болота.

Когда двери вагонов для скота открыли, глазам девушек открылась панорама – серое небо и ровная, скучная земля. Вдоль горизонта тянулась полоса снега. Темно-серые пятна. Светло-серые. Буро-серые. Черно-серые. Пейзаж, напоминавший абстракции Марка Ротко. Эдита вместе с остальными девушками смотрела из вагона на природную версию его картин и чувствовала, как этот ландшафт засасывает ее. Пустота, какую и вообразить невозможно.

Зрачки у всех сжались. Боль и свет. Свет и боль.

«Там не было ничего, – вспоминает Эдита. – Ни-че-го!»

В Польше есть полудрагоценный камень, который производят под чрезвычайно высоким давлением из распространенного здесь известняка, и давление это столь велико, что кристаллы, затвердев, становятся неразличимы для человеческого глаза. Из-за мощного сжатия на поверхности этих камней образуются крошечные абстрактные пейзажи из серых и белесоватых полосок. После шлифовки на получившихся кабошонах мы видим как бы миниатюры, напоминающие образцы абстрактного экспрессионизма. Спиритуалисты говорят, будто эти камни помогают тем, кто одержим прошлым, но Эдите и другим девушкам для начала нужно было выжить. Им предстояло под экстремальным давлением пройти обработку принудительным трудом, призванным стереть их в каменный порошок.

Эсэсовцы приказали пригнанным к составу заключенным вытаскивать девушек из скотных вагонов. Орали мужчины. Лаяли собаки. Щелкали плети.

– Raus! Raus!

Мужчины в полосатых тюремных робах уставились на вагоны пустыми глазами. Это были поляки, арестованные как за мелкие нарушения вроде распространения листовок, так и за преступления посерьезнее вроде саботажа. Они не видели женщин с самого ареста, некоторые – уже почти два года. А сейчас они стояли под взглядами сотен девушек – прилично одетых, с прическами, хоть и утратившими первоначальную укладку, но все равно вполне еще аккуратными. Девушки, жмурясь, смотрели на них из скотных вагонов. Они стояли у дверей, теребя свой багаж и не зная, что делать дальше.

Первым порывом потрясенных мужчин было протянуть руки и помочь девушкам, но те, кто двигался медленно или проявлял доброту, тут же получали удары от эсэсовцев. Вагоны стояли высоко над землей, а под насыпью была канава. Одетые в платья или в узкие юбки девушки не могли решить, как им быть, – карабкаться вниз или прыгать? Они застыли у самого края своих вагонов. Эсэсовцы заорали еще сильнее. Наконец первые несколько девушек сбросили свои чемоданы и нерешительно спрыгнули на землю. Остальные, словно ягнята, стали прыгать следом. Они нетвердо держались на ногах, разглаживая складки на платьях и юбках. Горожанки постарше осматривали чулки – не спустилась ли где петля. Вскоре в поле стояла толпа девушек, обращающихся по-словацки к мужчинам, а те шепотом и по-польски их о чем-то настоятельно предупреждали. Нескольким прибывшим в этом эшелоне полькам было полегче – они хотя бы