Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

имен в списке, прибывшем из Попрада вместе с узницами, еще больше сбивала их с толку. Девушек вновь и вновь пересчитывали, но результат оказывался неизменным: 997, а не 999. Эсэсовки никак не могли найти объяснения этой разнице. Может, кто-нибудь сбежал? Наконец кто-то, видимо, заметил ошибки на страницах, и на попрадском списке появилась надпись красным карандашом: wäre zu nummerieren und alph. zuordnen («перенумеровать и расположить в алфавитном порядке»). Новый список напечатали 28 марта, и он подтверждает, что в Аушвиц прибыло ровно столько девушек, сколько загружалось в попрадский состав.

Когда дали команду «вольно», капо – так теперь называли новых охранниц из Равенсбрюка – открыли двери в блок 5 и приказали всем идти внутрь. Насквозь продрогшие, отчаявшиеся девушки бросились к дверям, толпясь и с трудом проталкиваясь сквозь проем под пинками капо, которые отгоняли их назад.

«Все толкались. Все вопили. Было жутко холодно», – вспоминает Линда. Распихивая знакомых и незнакомых, топчась по ногам соседок, они втиснулись наконец в помещение. «Нас мучила жажда. Хотелось в туалет».

Все стремились попасть внутрь, чтобы согреться, но внутри не оказалось ни света, ни коек, ни тепла. На полу валялась грязная солома. На без малого тысячу девушек – десять унитазов. Вода обнаружилась только в виде капель, падающих с подвальной грязной трубы, и девушкам пришлось их слизывать. Обезвоженные и изможденные, они не представляли, что теперь делать.

Ирена Фейн, ее подруга Гиззи Груммер и некоторые другие сели на несколько имевшихся лавок, остальные расположились на столах. Они были вымотаны и хотели отдохнуть, но «капо приказали нам лечь на грязную солому на полу». Стоило девушкам улечься на запачканную кровью солому, как «нас с головы до пят облепили миллионы блох. Этого одного хватило бы, чтобы сойти с ума. Мы так устали, и нам хотелось лишь одного – отдохнуть».

По ногам поползли клопы. Не успев улечься, девушки повскакивали со своих мест, они визжали и хлопали себя ладонями, а кусающиеся кровососы ползали по ногам и лицам. Словно Бог наслал на них десять казней египетских – «все десять в один день», как сказала Гелена Цитрон.

Одна из несчастных в истерике побежала к эсэсовцу, который стоял в дверях и безучастно наблюдал за происходящим.

– Я не хочу жить! – крикнула она ему в лицо. – Я уже вижу, что будет с нами!

Когда эсэсовец направил на нее презрительный взгляд, панические вопли вокруг стихли. Даже те, кто впал в истерику, теперь попятились от повысившей голос на эсэсовца девушки. Он жестом приказал ей следовать за ним. Она отступила назад.

Он открыл дверь и повторил жест.

«Все, кто хоть каплю соображал, понимали, куда ее увели, – рассказывает Гелена, – явно не туда, где лучше. Она была первая, кого забрали».

Это могла быть Йолана Грюквальд или Марта Корн – только эти две узницы значатся в книгах регистрации смертей Аушвица за март 1942 года. Как бы ту девушку ни звали, больше никто ее не видел.

Единственное, что Эдита запомнила четко, – это как она спрятала салфетки для месячных, закинув на кирпич над печкой, чтобы потом их оттуда забрать. А в остальном ее юные мысли всю ночь беспорядочно перескакивали с одного на другое – так перепрыгивают через грязную лужу, чтобы не забрызгать платье. Если девушки в итоге и заснули, то лишь утомившись от слез.

Глава двенадцатая

Нельзя говорить, что все люди одинаковы. Нет, думаю, всегда есть исключения. В любой беде непременно найдется хотя бы капля доброты. Должна найтись. Ведь только так из любого ада вернется хоть кто-то.

Марта Мангель (№ 1741)

В четыре утра гулкие удары прогнали подобие сна, и ворвавшиеся в блок капо принялись избивать всех, кто не успел вскочить с пола.

– Zählappell! Zählappell! Поверка! Поверка! Raus! Raus!

Все опрометью, бегом бросились на лагерштрассе. Там им приказали встать в шеренги по пятеро для ритуала, которому предстоит стать единственным способом удостовериться в своем существовании, – для пересчета. Всякий раз это будет занимать часы. В предрассветном тумане зубы у Эдиты стучали от страха, а тело дрожало от изнеможения. Наконец на заре 50 девушкам из передних шеренг велели идти внутрь. Остальные построились в линию и стояли в ожидании.

В бараке тем временем началась «санобработка». Первым делом всем велели раздеться. Полностью. Даже нижнее белье и лифчики отправились в общую кучу. Затем – к столу, где у них отобрали все украшения.

Одна из надзирательниц подошла и сказала:

– Снимайте сережки, часы, медальоны, кольца. Они вам больше не пригодятся.

Девушки выложили украшения на стол. «Мы продолжали верить, что все это несерьезно, – вспоминает Лаура Риттерова. – Какие пустяки! У нас же вся жизнь впереди. Мы говорили друг другу: „Заработаем денег и купим себе новые вещи“».

Но шутки кончились, когда те, чьи уши прокололи в раннем детстве, не смогли снять сережки. Среди таких девушек была Эдита. Одна из капо протянула руку, схватила ее за мочку и дернула изо всех сил, разрывая плоть. По шее Эдиты потекла кровь. Лея бросилась было на защиту, но что может сделать голый подросток против вооруженных взрослых? Не успела Лея сказать младшей сестренке что-нибудь утешительное, как они услышали вопль другой девушки.

«Так начался кошмар», – говорит Эдита.

Для юных девственниц, выросших, большей частью, в консервативных семьях еврейских ортодоксов, раздеться перед другими женщинами – уже было шоком. А перед мужчинами? Причем для многих – уже второй раз за неделю. Вообще неслыханно! Но это еще не самое ужасное. Обычной обработки – то есть когда обыскивают раздетую догола узницу, – равенсбрюкским арестанткам показалось недостаточно. Первые две сотни девушек подверглись грубому гинекологическому обследованию, которое проводили с деликатностью мясника, потрошащего цыпленка.

16-летняя Берта Берковиц была номером 48. Она рассказывает о том эпизоде, грустно пожимая плечами – а что еще тут можно сказать? Другие бывшие узницы из этих двух сотен вообще избегают воспоминаний о том насилии.

«Я никому не говорила, поскольку чувствовала себя опозоренной, – признается Йоана Рознер (№ 1188) более полувека спустя. – Когда эсэсовки осматривали наши внутренние органы, засовывая руку нам в интимные части, это было как изнасилование. – Она делает паузу. – У нас шла кровь. В то утро они проверили сто женщин и еще сто – накануне, а после этого прекратили: ведь они искали драгоценности. А когда ничего не нашли, то и прекратили свои осмотры». Как большинство девушек, Йоана держала пережитое в тайне. «Мне было жутко стыдно. Сейчас я уже старая и понимаю: а чего это я должна стыдиться? Ведь это они делали. У нас текла кровь, в нашу плоть вонзались кольца на их пальцах».

Данные расходятся в вопросе о том, кто именно лез своими руками в вагины девушек в поисках якобы припрятанных там ценностей – то ли там был мужчина-врач, то ли – несколько равенсбрюкских надзирательниц. А может, и то, и