Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

В начале декабря русская армия была не единственной из союзных армий, находившихся на марше. 2 декабря 5-я армия под командованием Марка Кларка перешла в наступление в направлении Монте-Камино; конечной целью должен был стать Монте-Кассино. Кларк начал поход на Рим. В штабе Эйзенхауэра некоторые полагали, что он будет там уже к Новому году. Все, включая Эйзенхауэра, были воодушевлены перспективами, которые открывались перед Кларком. Два дня спустя Рузвельт сообщил Эйзенхауэру, что его назначение на пост Верховного главнокомандующего вступает в силу 1 января и уточнил, не хочет ли он отложить официальное объявление об этом «до взятия Рима». Пресс-секретарь Эйзенхауэра Гарри Бутчер решил, что это хорошая идея: «Раз (назначение Айка) не имеет силы до 1 января, мы можем к этому времени взять Рим – идеальный вариант для вступления в новую должность». Но между 8 декабря и Рождеством наступление Кларка застопорилось из-за резкого ухудшения погоды и немецкого подкрепления. Кларк не смог дойти до Рима к 1 января. Эйзенхауэр отправился в двухнедельный отпуск в Соединенные Штаты, а 5-я армия увязла в грязи под ледяным дождем, в пределах видимости от своей заветной цели – Монте-Кассино. А Черчилль уже продумывал новый план наступления на Рим[1880].

За несколько недель до Каирской конференции Эйзенхауэр и Монтгомери заключили пари (каждый поставил 5 фунтов), падет ли Германия к Рождеству 1944 года. Айк считал, что падет, Монти, соответственно, нет (он записывал свои пари в гроссбухе). Генерал Фрейберг поспорил с Монти на 10 фунтов, что война с Германией закончится к 31 октября 1944 года. Адмирал Бертрам Рамсей, который разрабатывал план высадки для операций «Факел» и «Хаски», поставил 5 фунтов на то, что война закончится к 1 января 1945 года.

За обедом в Каире 7 декабря (в тот день Рузвельт вылетел в Тунис) Черчилль попросил высказать свое мнение относительно окончания войны Смэтса, Идена и военачальников. По мнению адмирала Кинга, который «выпил полбутылки с лишним шампанского… и выглядел потрепанным», окончание войны должно было наступить где-то между мартом и ноябрем 1944 года. Маршалл согласился с этим прогнозом. Брук поставил на март шесть к четырем, Дилл – один к одному. Все военные – Портал, Каннингем, Генри Хэп Арнольд, полковник Лесли Холлис – сошлись во мнение, что это произойдет в период между мартом и ноябрем. Черчилль, Иден и Смэтс были не столь оптимистичны. Позже Черчилль написал, что его поразил оптимизм коллег: «Укоренилась идея, что Гитлер будет недостаточно силен для того, чтобы противостоять весенней кампании, и может потерпеть поражение еще до начала «Оверлорда»[1881].

Эйзенхауэр в военных мемуарах «Крестовый поход в Европу» написал, что Черчилль и англичане надеялись, что Итальянская кампания «может привести к неожиданному прорыву, который сделает форсирование Ла-Манша либо необязательным, либо не более чем обычной операцией по зачистке территории», которую стоит проводить, только когда союзные силы смогут легко и без потерь пересечь Канал. Судя по высказываниям американских командующих за обедом, они именно так и думали. В Тегеране Черчилль заявил, что операция «Оверлорд» начнется в мае; он знал, что это предприятие будет тяжелым и кровопролитным. Ознакомившись с первоначальными планами вторжения в августе прошлого года, он предложил высадить на побережье больше людей, поскольку боялся, что в противном случае потерпят поражение. Он никогда не рассматривал «Оверлорд» как обычную операцию по ликвидации остатков разгромленных сил противника.

К декабрю Эйзенхауэр поверхностно ознакомился с планом «Оверлорд». По дороге в Вашингтон он сообщил репортерам: «Мы выиграем войну в Европе в 1944 году»[1882].

Остальные предсказатели наблюдали, как рушатся их прогнозы. Адмирал Уильям Бак Хэлси, командующий американским флотом на Тихом океане, несколькими месяцами ранее с уверенностью заявил, что 1943 станет годом «окончательного, бесповоротного поражения стран оси». Хэлси больше не занимался высказыванием предположений и отвечал журналистам: «Я больше не стану гадать… Одному Богу известно»[1883].

Черчилль так и не сумел избавиться от простуды и боли в горле, которые преследовали его с момента отъезда из Лондона, и к 9 декабря оказался на грани полного физического истощения. Смэтс считал, что Черчилль «переутомился и теперь вынужден полагаться на стимулирующее действие алкоголя, чтобы снова прийти в форму».

Смэтс начал сомневаться, продержится ли Черчилль. В тот день за обедом Черчилль признался Бруку, что чувствует себя утомленным, разбитым и мучается от боли в пояснице. О крайней степени усталости свидетельствовал тот факт, что он потерял аппетит и почти не разговаривал. В промежутках между крошечными чайными ложками супа он прихлопывал мух мухобойкой и считал трупики. Его энергии хватало лишь на то, чтобы назвать суп «вку-усным», отправляя на тот свет еще несколько мух. Брук задавался вопросом, сколько Черчилль еще протянет. Черчилль и сам думал о том же. Позже он написал, как ему не хватало сил вытереться после ванной – он был настолько истощен, что просто ложился в кровать, завернувшись в полотенце[1884].

Вскоре после полуночи, 11 декабря, Черчилль c сопровождающими покинул Каир на своем самолете Avro York и направился в Тунис – нанести визит вежливости Эйзенхауэру. Затем Черчилль собирался лететь в Италию – поддержать Александера, чьи армии были измотаны неприятелем, особенностями местности, самой тяжелой зимой за последние годы, а также вспышкой тифа. У обеих армий были общие враги – вши и малярия.

На рассвете самолет Черчилля приземлился близ Туниса. Летное поле казалось заброшенным – не было охраны; не было машин встречающих. Пилот ошибся и посадил самолет не в том месте. Премьер-министр с трудом выволок себя вместе c ящиками документов из самолета и сел прямо на краю взлетной полосы. Там он ждал, вспоминал Брук, «на пронизывающем холодном ветру». С севера наползал ледяной туман. Моран уговаривал Черчилля вернуться в самолет, но тот отказался. Он сидел на своих ящиках, очень далеко от дома. Его мрачное лицо блестело от пота. «Казалось, ему становилось все хуже и хуже», – написал Моран. Когда с путаницей разобрались, все вернулись в самолет, чтобы отправиться в назначенное место. К тому времени лицо Черчилля посерело, что вызвало у Морана профессиональное беспокойство. Прибыв наконец в штаб Эйзенхауэра близ Карфагена, Черчилль тяжело опустился в кресло и оставался в нем до конца дня; он настолько ослабел, что не стал даже читать телеграммы[1885].

К тому времени Моран уже извелся от беспокойства. Температура у его пациента поднялась до 39 °C. Черчилль был истощен психически и физически. У него возникли серьезные проблемы с легкими. Столько потрясений оказалось много даже для Старика. Он действительно стал стариком, приближаясь к последнему году из семидесяти лет, определенных Библией как нормальный срок человеческой жизни. Моран был уверен в достоверности врачебного прогноза – Черчилль не доживет до следующего года. Премьер-министру требовалось лечение с использованием передовых достижений медицины, но из всех необходимых средств в арсенале медиков середины XX века были лишь сульфамидные препараты и сыворотки. У Морана не было необходимого оборудования для установления точного диагноза. Особые опасения вызывала возможность, что Черчилль подхватил вирулентный штамм гриппа, распространявшийся в то время по всему миру. В Германии его назвали Kellergrippe («подвальный грипп»), и в ту неделю он унес жизнь 2 тысяч берлинцев. В Великобритании за неделю было зафиксировано 1148 смертей. Когда Геббельс узнал, что король Георг заболел, он тут же выплеснул эмоции в дневник: «Вот бы эпидемия оказалась смертельной!»[1886].