Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

На попечении Морана находился тяжело больной человек. У личных секретарей Черчилля была в ходу дежурная шутка, что, когда Старик неожиданно заболевал, секретарь должен был вызвать лорда Морана, а тот уже вызывал настоящего доктора. Так Моран поступил и на этот раз, вызвав из Каира патолога, доктора Роберта Пульвертафта, с двумя медсестрами, рентгенотехника из Алжира с собственным аппаратом и запасом наперстянки на случай, если у Черчилля начнутся проблемы с сердцем. Также из Каира был вызван кардиолог доктор Д.Е. Бедфорд. Вечером 13 декабря сделали рентген. На снимке просматривалось затемнение в легком. «Хотите сказать, что у меня опять пневмония?» – спросил Черчилль Морана. Моран назначил лечение сульфамидным антибиотиком M&B (было названо по имени компании-изготовителя «Мэй и Бейкер»). На следующий день Моран увидел, что Черчилль «задыхается и выглядит встревоженным». Пульс был учащенный, аритмичный; он страдал сердечной фибриляцией. «С моим сердцем происходит что-то странное», – сказал Черчилль. Когда состояние ухудшилось, он взмолился: «Вы ничего не можете сделать, чтобы это прекратить?» Моран дал ему дозу наперстянки и пообещал, что вскоре наступит улучшение. Оно наступило, но не в ближайшие четыре часа, когда Моран, держа Черчилля за руку и измеряя его пульс, понимал, что «положение отчаянное»[1887].

15 декабря Моран написал в дневнике: «Пока никаких признаков улучшения». В тот день лейтенанту авиации Джону Колвиллу приказали срочно явиться в форме на Даунинг-стрит, 10 для доклада. Там ему сообщили, что премьер-министр «тяжело и, возможно, смертельно заболел пневмонией в Карфагене». Колвиллу было поручено сопровождать миссис Черчилль в Тунис, чтобы она могла ухаживать за больным мужем. На аэродроме Лайнхем их уже дожидалась оснащенная двумя двигателями «Дакота», но Бивербрук настоял, чтобы они дождались, пока он добудет четырехмоторный В-24 «Либерейтор». Спустя двадцать часов Клементина, Колвилл и Грейс Хэмблин, секретарь и помощник миссис Черчилль, взошли на борт «Либерейтора», в котором было холодно и темно, и вскоре взяли курс на Африку. Ночной полет до Гибралтара длился девять часов, а затем, совершив небольшую остановку, они продолжили путь в Тунис – еще шесть часов в воздухе, и все это время они могли только строить догадки о самочувствии Черчилля, и, судя по тревожному поведению Клементины, именно этим она и занималась. Колвилл с Грейс коротали время за тихой беседой, потягивая кофе и приглядывая за миссис Черчилль, которая «не могла заснуть и была сильно встревожена»[1888].

Прибывшую с рассветом компанию подчиненные Эйзенхауэра тут же спешно сопроводили из аэропорта на виллу Черчилля, где он лежал в постели, еле живой, немного сбитый с толку отсутствием Сары, которая неустанно дежурила у его кровати. Сара вернулась почти сразу в сопровождении Клементины; Черчилля не предупреждали о приезде жены, так что было бы вполне понятно, прими он ее за галлюцинацию. Спустя несколько минут вошел Колвилл, ожидая увидеть лежачего больного. Но вместо этого перед ним предстал «бодрый человек с большой сигарой в одной руке и стаканом виски с содовой в другой». Кризис миновал[1889].

На той же неделе Колвилл присоединился к штабу Черчилля, оставаясь в его личном секретариате до конца войны, за исключением короткого промежутка времени тем летом, когда ему пришлось отлучиться по службе в Королевских ВВС.

Назначение Эйзенхауэра командующим операцией «Оверлорд» (пока еще не обнародованное) привело к перестановкам в командном составе союзных войск на всех уровнях. Главный маршал авиации Тед-дер был назначен заместителем Айка, с полномочиями над всеми воздушными силами, стратегическими и тактическими. Адмиралу Бертраму Рамсею было поручено командование действиями военно-морских сил в операции «Оверлорд», включая высадку под кодовым названием «Нептун». Черчилль хотел, чтобы начальник штаба Эйзенхауэра Беделл (Жук) Смит, хорошо ладивший с англичанами, оставался в Средиземноморье, но Айк забрал Смита в Лондон. За считаные недели Эйзенхауэр сумел добиться, чтобы ему дали полный контроль над всеми союзническими воздушными силами, тактическими и стратегическими. Главный маршал авиации Траффорд Ли-Мэллори, из командования истребительной авиацией, был назначен главнокомандующим силами тактической авиации под началом Эйзенхауэра. Бернард Монтгомери в конце месяца должен был оставить 8-ю британскую армию и принять командование 21-й группой армий, название союзнических войск в Британии, принимавших участие в операции «Оверлорд». В этом качестве Монтгомери принимал командование всеми наземными войсками «Оверлорда» на начальном этапе вторжения. Черчилль (как и Эйзенхауэр) предпочел бы видеть на этом месте Александера, но военный кабинет настоял на герое Эль-Аламейна. Черчилль согласился, ожидая, что в скором времени Александер окажется героем Италии – добудет славу, захватив Рим и преследуя врага до самой Вены. Генри Мейтленд Джамбо Вильсон, главнокомандующий на Ближнем Востоке, был назначен Верховным главнокомандующим союзными войсками на Средиземном море. Брук остался начальником имперского Генерального штаба и при содействии Черчилля получил звание фельдмаршала. Порталу было присвоено звание главного маршала авиации. К Рождеству многие из них были уже на пути в Лондон, чтобы занять новые посты. Джамбо Вильсон, недостаточно хорошо знакомый с центральной и западной частями Средиземноморья, не смог сразу активизировать действия на этом театре военных действий, поскольку перестановки в командовании создали вакуум власти. В то время Черчилль находился в Тунисе. Имея массу свободного времени и расстроенный застоем в Италии, он решил сам заполнить этот вакуум.

В канун Рождества Франклин Рузвельт объявил по радио о назначении Дуайта Эйзенхауэра Верховным главнокомандующим экспедиционными союзными войсками в Европе. С этого времени, где бы генерал Айк ни размещал свой штаб, он будет называться SHAEF (Supreme Headquarters Allied Expeditionary Force) – штаб Верховного командования союзных экспедиционных сил. Президент призвал американцев помолиться за Черчилля, заболевшего в Северной Африке. Рузвельт с Эйзенхауэром были верующими. После встречи в Тегеране президент сказал Гарриману, что русские, по его мнению, глубоко верующие люди, «просто обязаны выступить против атеистической идеологии советского коммунизма и репрессий». Наивные рассуждения! Любой, осмелившийся выступить против Сталина, был бы уничтожен. Весной Рузвельт написал молитву за солдат, высаживающихся в Нормандии; ее опубликовали 7 июня на первой полосе New York Times. Черчилль молитв не писал и не произносил. Эйзенхауэр, веривший в то, что всемилостивый Господь на стороне союзников, однажды сказал лорду Морану: «Свобода без веры ничего не значит». Бернард Монтгомери утверждал, что его священники были важнее его артиллерии. Генерал Александер тоже был глубоко верующим человеком, как и Ян Смэтс, который держал под рукой греческий Новый Завет и рассматривал все решение сквозь призму христианского учения. Однажды за ужином Смэтс с укором сказал Черчиллю: «Ганди… духовное лицо. Мы с вами – мирские люди. Ганди взывал к религиозным чувствам народа. Вы – никогда. В этом ваша слабость»[1890].

Черчилль, напротив, был уверен, что в этом его сила. На Рождество Колдстримский гвардейский полк проводил богослужение в своем старом складском помещении, где хранились боеприпасы. Хотя самочувствие Черчилля уже позволяло ему присутствовать на службе, он, по своему обыкновению, предпочел не приходить. Вместо этого он готовился обсудить Итальянскую кампанию с Эйзенхауэром, который должен был прибыть до полудня. Клементина пошла на службу вместе с Сарой, Колвиллом, генералом Александером и Мораном. Как только священник произнес нараспев «Слава в вышних Богу…», зазвенели колокола соседней церкви и белый голубь, сидевший на стропиле, «слетал прямо к молящимся». После службы, когда Клементина рассказала Черчиллю о голубе, тот отмахнулся, списав этот случай на фокус священника, который, скорее всего, выпустил голубя из-под саккоса[1891].