Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Когда Александер, веривший, что тайны этой жизни будут раскрыты в следующей, стал рассказывать Черчиллю о послании с небес, доставленном на крыльях голубя, Черчилль раздраженно ответил: «Это ничего не значит»[1892].

Его слова никого не удивили. Он постоянно напоминал окружающим, что стал придерживаться агностических взглядов почти сразу по достижении зрелости. Своей матери, Дженни, он написал об этом из Индии, а всему миру поведал в автобиографии «Мои ранние годы», рассказав, как в Индии пережил «период яростного, агрессивного безбожия», который затем сменился приверженностью старому доброму британскому практицизму. В бою, под обстрелом, он вскоре осознал, что капля веры может служить утешением. И сделал вывод в типичной для него манере: «Поэтому я уже в ранние годы усвоил для себя правило: верить тому, во что хочется верить». Его отношение к Богу было лишено трепета и почтительности, оно скорее отражало политическую философию Стэнли Болдуина: «Никогда не жалуйся и никогда не оправдывайся». Он не начинал свои речи с обращений к Всевышнему, чтобы тот указал правильный путь, и не заканчивал просьбами о Божественном благословении. Он не просил у Небес силы или мудрости для победы в войне. Он говорил англичанам: «Пока мы верим в наше дело, пока наша воля непоколебима, нам не будет отказано в спасении».

Как-то поздно вечером в Тегеране он сказал Сталину: «Я полагаю, что Бог на нашей стороне. По крайней мере, я сделал все возможное, чтобы Он стал нашим верным союзником». Сталин ответил с ухмылкой: «Ну а дьявол на моей стороне. Поскольку, конечно, каждому известно, что дьявол – коммунист, а Бог, разумеется, добропорядочный консерватор». Со Сталиным Черчилль играл роль простака. Ян Смэтс рассказал о другом подобном случае, когда Черчилль предположил, что папа римский мог бы сыграть роль в обеспечении мира. «Папа, – задумчиво протянул Сталин, – папа. А сколько у него дивизий?» Сталин, отмечал с иронией Черчилль, довольно часто упоминает в разговоре Бога[1893].

Черчилль этого не делал.

Обладая довольно скудными знаниями в области теологии, он склонялся к концепции божественной неприступности Спинозы: Господь помогает тем, кто сам себе помогает. Возможно, он – как Кромвель, Мальборо, Питт и Нельсон – оказался на земле по Божьему замыслу, но не сообщил плана для достижения успеха, не дал указаний, не предоставил откровений. Черчилль сам выбирал свой путь.

Пока его жена, дочь и коллеги созерцали белого рождественского голубя, погрузившись в размышления и испытывая благоговейное изумление, Черчилль лежал в кровати со своими вализами, сигарами и виски, изучал карты и прокладывал маршруты передвижения армий. До согласованной даты начала «Оверлорда» оставалось всего четыре месяца. В любую минуту мог приехать Эйзенхауэр, чтобы обсудить операцию в Италии, в том числе высадку десанта на берег в Анцио, к югу от Рима, маневр, который, по мнению Черчилля, должен был открыть путь к Риму.

Однажды в Карфагене Черчилль, очнувшись от лихорадки, обнаружил у своей постели Сару. Она читала вслух «Гордость и предубеждение», даже когда он спал. «Не беспокойся, – сказал он, – даже если я умру, это уже не имеет значения, поскольку план, который приведет нас к победе, готов, теперь это лишь вопрос времени»[1894].

Но к Рождеству Черчиллю понял, что имеющихся планов недостаточно. 5-я армия, с трудом продвигавшаяся к долине Лири, преодолела менее 10 миль почти за три недели. Было очевидно, что к Новому году она не доберется до Рима. Эйзенхауэр и Черчилль по-разному пишут об этой ситуации. В своих воспоминаниях Эйзенхауэр не упоминает об оптимизме, с каким в начале декабря поддержал идею объявить о своем назначении Верховным главнокомандующим 1 января, считая, что к тому времени союзники уже будут в Риме. Черчилль в своей истории войны пишет: «Наши армии в Италии оказались в тупике, и это побудило генерала Эйзенхауэра стремиться к комбинированной фланговой атаке». Строго говоря, Эйзенхауэр всегда стремился к подобным операциям. Но к Рождеству он уже считал такую операцию неосуществимой, полагая, что ее реализация будет непосильной и может привести к катастрофическим последствиям. План этой операции, получившей кодовое название «Шингл» («Галька»), был составлен два месяца назад.

К Рождеству Черчилль считал ее исключительно важной для победы союзников[1895].

Эйзенхауэр назвал операцию «Галька» «попыткой обойти» фланги Кессельринга. Англичане называли такой маневр «кошачьим когтем». А используя боксерскую терминологию, если проводить параллель с боксом, то это хук слева, нанесенный 5-й армией близ слияния рек Рапидо и Лири. Затем, если бы все прошло хорошо, 5-я армия могла взять Монте-Кассино и, наступая по долине Лири, в течение недели объединиться с силами «Гальки». Приведя в замешательство войска Кессельринга, 5-й армии оставалось преодолеть последние 35 миль до Рима, в то время как 8-й армии на Адриатическом побережье Италии требовалось совершить быстрый левый поворот в том же направлении. Эйзенхауэр считал операцию в Анцио очень рискованной и предупредил об этом Черчилля. Он опасался «полного уничтожения десанта, если 5-я армия не сможет добраться до него по суше». Кроме того, он боялся, что плацдарм высадки в Анцио окажется незащищенным, поскольку в скором времени десантные суда должны были отправиться из Средиземного моря в Британию для участия в операции «Оверлорд». Одно дело, считал Эйзенхауэр, оттянуть немецкие войска из Франции в Италию, и совсем другое – спровоцировать немцев отправить в Италию достаточно войск, чтобы нанести поражение находившимся там армиям союзников. У Эйзенхауэра попросту не хватит сил, чтобы удерживать место высадки в Анцио и развивать успех. Все эти опасения Эйзенхауэр высказал Черчиллю в первый день Рождества, а затем еще раз, спустя неделю, во время последней встречи перед отъездом в Вашингтон и Лондон. Но к моменту начала операции «Галька» Эйзенхауэра уже не будет на Средиземноморском театре военных действий, так что он не примет участие в этой операции[1896].

Эйзенхауэр выражал свои сомнения в отношении Анцио почти в тех же выражениях, которые использовал Черчилль, выражая сомнения в отношении «Оверлорда». Черчилль был не единственным военачальником, который опасался, что незначительным силам, высаженным на побережье, грозит «полное уничтожение». На рождественское заседание пришли практически все военачальники Средиземноморского театра военных действий – Эйзенхауэр, маршал авиации Тед-дер, Джамбо Вильсон и Александер. Брук, который никогда не сдавал позиций в спорах с Черчиллем, уже отбыл в Лондон. Еще один человек, чье мнение имело вес, Марк Кларк, не был приглашен на заседание. Его 5-й армия должна была выделить людей для участия в операции «Галька». Собравшиеся сошлись во мнении, что следует приступить к осуществлению операции. Но это было не так-то просто сделать, поскольку выяснилось, что из-за запланированной переброски десантных судов из Средиземноморья в Англию будет не хватать 56 судов.

Только Рузвельт мог санкционировать изменение планов в отношении десантных судов. Черчилль отправил президенту телеграмму: «Высадка в Анцио… решит исход битвы за Рим». Он объяснил президенту, что для этого потребуется 88 десантных судов и что такое количество можно обеспечить только за счет тех самых 56 судов, которые планируется отправить в Англию для «Оверлорда». Эти десантные суда следует задействовать в «Гальке», написал Черчилль. Отправка кораблей в Англию приведет к «застою» на Итальянском фронте, если не хуже. Черчилль был зол и раздосадован. Американцы с британцами договорились строить 1500 кораблей и десантных судов всех типов в месяц, и, несмотря на это, на единственном европейском театре, где англо-американские силы сражались с немцами, судьба союзнической кампании зависела всего от 56 десантных судов. Два дня спустя Рузвельт одобрил использование десантных судов. Черчилль лично занялся планированием деталей, включая увеличение численности войск с 20 до 70 тысяч[1897].