Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— Вот плоды медлительности! Если бы вы не затянули так расследование убийства Айтжана, удалось бы предотвратить многие беды! И этот пожар тоже...

Он заторопился:

— Скорее в аул! Скорее!

И уже спустя несколько минут Жиемурат, Ауезов и еще два сотрудника ГПУ скакали по дороге в аул Курама. На всякий случай они прихватили с собой служебную собаку Джолбарса.

Когда они достигли аула, уже взошло солнце. Оно распустилось в небе огромным желтым цветком. Утренний ветер смел к горизонту серые тучи, в воздухе свободно плескался чистый солнечный свет.

* * *

На южной окраине аула Курама гордо высился старый карагач. В летние и осенние дни он тихо покачивал на ветру пышной макушкой, похожей на меховую шапку. Сейчас же на его ветвях только-только начали лопаться клейкие почки.

Под этим деревом был похоронен Айтжан. Сюда же, по предложению Жиемурата, перенесли и тело убитого ходжи. Рядом с одной могилой выросла другая, свежая.

Многие были недовольны тем, что ходжу захоронили рядом с Айтжаном-большевиком.

Но Жиемурат твердо и строго сказал:

— Оба они погибли от рук наших врагов. Пусть вместе покоятся вечным сном. И потом... сейчас я вам прочту... — Он начал шарить по карманам, люди молча стояли у могил, выжидающе глядя на него.

В это время появился Серкебай. Приблизившись к свежей могиле, он упал на нее грудью и, рыдая, хрипло выкрикнул:

— Родные! Я во всем виноват! Казните меня! Плевать в меня будете — вот лицо, бить — вот спина!

Крестьяне смотрели на него кто с отчуждением, кто удивленно, а кто — не скрывая брезгливости: им казалось, что Серкебай разыгрывает перед народом комедию, чтобы избежать заслуженной кары.

Жиемурат, наконец, нашел то, что искал. В руке его белел сложенный вчетверо листок бумаги. Он развернул его и обратился к окружающим:

— Слушайте, я прочту вам одну записку. Я обнаружил ее в ящике своего письменного стола, который удалось спасти от огня.

Толпа притихла. Жиемурат стал медленно, раздельно читать:

«Брат мой, Жиемурат! Ты нынче сказал, что был бы рад принять меня в свою семью. И меня бы это обрадовало. Я знаю, ты от чистого сердца желал мне добра. Но, как молвится, своя постель — мягче. У меня ведь есть и свой дом, и семья: жена и дети. Как бы я хотел увидеться с ними! Но я сам загнал себя в западню, из которой, может быть, мне уже не вырваться. Брат мой! Это ведь из-за меня арестовали старика Омирбека. Я боялся, что он узнает меня. Когда-то, чтобы раздобыть еду для банды Джунаид-хана, я в одном ауле украл корову. Меня схватили на месте преступления. Но обманом я ускользнул от Омирбека, которого приставили ко мне сторожем. Ты спросишь, как я попал к бандитам? Все бедность проклятая... В жизни я и гроша лишнего не имел. А надо было кормить семью. Однажды ночью явился ко мне Жалмен, а я знал его, он из нашего рода, явился и сказал, что если я соглашусь помогать ему и его товарищам, то дети мои не будут знать нужды и горя. Он посулил большие деньги. И ради детей, ради их счастья я пошел за ним. Жалмен потребовал от меня расписку. Под его диктовку я написал: «Получил от такого-то такую-то сумму. Клянусь вместе с ним всю жизнь бороться против Советской власти!» Расписка до сих пор хранится у Жалмена... Он привел меня к своим людям. Это была банда Джунаид-хана. Но я уже не мог от них улизнуть — я дал клятву и, нарушив ее, поплатился бы за это жизнью. Страх держал меня в банде. И сейчас страх перед Жалменом заставляет меня выполнять его поручения. Он ведь может и выдать, и убить. Брат мой! Ты сегодня говорил со мной так тепло, что сердце у меня разрывается от стыда и раскаяния!.. Ведь для бедняков, таких, как я, наступило счастливое время. А я — в стане их врагов... Мы с тобой как родные, а я помогаю погубить тебя. Знай, что сегодня Серкебай должен был, по наущению Жалмена, нагнать тебя по дороге в район и убить. Но он не пришел за конем. Вроде и в нем заговорила совесть. Слава богу! Я так радуюсь, что все у Жалмена сорвалось! Тебе, видно, суждена долгая жизнь. Да продлится она вечно, на радость простому люду! Мне тяжко, брат мой. Черные дела, которые я совершил против тебя и народа, давят на меня непосильным грузом. Я не могу смотреть в лицо честным людям. Стыд жжет мне душу. Нынче вечером я встречусь с Жалменом и постараюсь добиться, чтобы он вернул мне проклятую расписку. А не вернет — я все равно больше ему не слуга. Уйду отсюда к семье. Они живут у подножья горы Борши-тау, за Тахтакупыром. Захочешь разыскать меня, спроси Турмана-каратабана, тебе всякий покажет мой дом. Если аллах будет милостив ко мне и я заберу у Жалмена свою расписку и благополучно вырвусь из его кровавых лап, то, как знать, может, переберусь с семьей в аул Курама, где меня так радушно приняли, и поселюсь тут навсегда. А не приеду — тогда прощай, брат мой. Да, ты, верно, увидев, что я умею писать, решишь, будто я мулла какой или ишан. Нет, я бедняк. А грамоте меня научил Жалмен, сказал: может, пригодится. Ну, будь что будет. Твой слуга Турман, глупец, живший у вас под именем и в обличье ходжи».

Голос у Жиемурата охрип, когда он заканчивал чтение письма ходжи.

После долгого, тяжелого молчания толпа зашевелилась, послышались гневные выкрики:

— Где Жалмен? Надо найти его!

— Ходжа сам себя наказал!

— Да и мы хороши — врага не распознали.

Издалека донесся ровный, урчащий гул. Все дружно повернули головы к дороге. Давлетбай радостно крикнул:

— Трактор идет!

По дороге двигался, держа направление к аулу, стальной конь, которого с таким нетерпением ждали колхозники. Он все приближался, и уже можно было разглядеть на нем Шамурата, который сидел, горделиво выпрямившись и ухватившись за руль, как за поводья коня.

Все усиливающийся грохот звучал для крестьян как песня о новой жизни.

Когда Шамурат остановил трактор, его с ликующим шумом окружила толпа.