Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

К ней присоединился и Серкебай, всхлипывая и вытирая мокрую от слез бороду.

Жиемурат, взобравшись на трактор, пылко воскликнул:

— Поздравляю вас с первым трактором!

— Спасибо! — отозвалась толпа. — И тебя тоже!

Жиемурат с трактора произнес короткую речь.

Среди слушавших его находился и старый Омирбек, успевший вернуться из района в аул.

Пока Жиемурат говорил речь, старик сумрачно о чем-то думал. И как только Жиемурат закончил, он вышел вперед и, повернувшись к толпе, сказал:

— Дорогие!.. Надо дать колхозу другое имя.

Крестьяне как будто только этого и ждали. Со всех сторон послышалось:

— Верно!

— Золотые слова!

— Правильное предложение!

Жиемурат хорошо понимал, почему народ так дружно поддержал Омирбека. Желая испытать крестьян, он сказал:

— Такие вопросы решает колхозное собрание.

Крестьяне, еще не вступившие в колхоз, зашумели:

— А ты не бойся, мы теперь все запишемся!

— Ладно. Мы учтем ваше пожелание. А пока подождем, когда вернется Дарменбай.

Вопрос об изменении названия колхоза Жиемурат решил сначала обсудить на партячейке.

* * *

Дарменбай возвратился в аул через три дня. Узнав об этом, крестьяне, направлявшиеся на работу, столпились у дома Темирбека, где временно размещалась колхозная контора.

Когда Дарменбай вышел к ним, кто-то крикнул:

— Хау, Дарменбай! Давай, выкладывай все как есть!

Просьба эта выражала общее желание. И Дарменбай, подойдя поближе к толпе, подробно рассказал, как гнались они за бандитами, как помог им старый фонарщик и как обнаружили они главаря в одном из старых могильных склепов на вершине Кран-тау.

— Это был Жалмен. Это он поджег контору и зарезал ходжу, а до этого убил Айтжана. Вместе с ним мы схватили одного из его сообщников. Сотрудники ГПУ увезли их в район. Но бандит напоследок ранил Ауезова.

По толпе прошел гневный ропот.

Омирбек снова выступил вперед:

— Видите, дорогие, нынешнее-то имя колхоза обагрено кровью хороших людей.

— Верно, Омирбек-ага! — поддержал его Садык. — Надо назвать наш колхоз так, чтобы имя его напоминало нам об Айтжане-большевике. Ведь Айтжан жизнь свою отдал за колхоз.

Не утерпел и Турганбек:

— Стой-ка! А что, если нам так и назвать колхоз — «Большевик»? Ведь у нас, каракалпаков, в обычае — давать имена с праведным, светлым смыслом! А что благородней и чище слова «большевик»?

Уста Нуржан, конечно, никак не мог отстать от других. Солидно откашлявшись, он неторопливо проговорил:

— Это уж точно. Мы теперь знаем, какие они — большевики. Это Айтжан. Это наш Жиемурат. Это — Ленин! Как мы, простые люди, понимаем слово «большевик»? — и он принялся перечислять, загибая пальцы на левой руке. — Большевик — это правда. Это отвага и упорство. Это мудрость. Большевик — это слово тверже стали и мысль острее лезвия ножа. Это... — У него не хватило пальцев, и он заключил. — В общем, подходящее имя для колхоза.

Жиемурат, давно вышедший из дома, стоял, внимательно прислушиваясь к выступавшим.

Выбрав удобный момент, обратился к толпе:

— Значит, вы твердо решили?.. «Большевик»?

— «Большевик»!

— А вы подумали об ответственности, которую налагает на вас это почетное название? Ведь, чтобы оправдать такое имя, надо и работать по-большевистски, не жалея сил.

— Работы мы не боимся!

— Будем работать по-большевистски!

— Будем! Будем!

— Так. Отлично. Тогда я зачитаю вам решение партячейки об изменении названия колхоза. Решение это вполне согласуется с вашими пожеланиями. Слушайте!

Он поднял вверх руку с шапкой, прося тишины. И в наступившей тишине все явственно расслышали деловитый рокот трактора, который распахивал за аулом новую, целинную землю.

ЗЕНИЦА ОКА

1

Кто поймет их, этих людей? Чудной народ в «Жаналыке». Поди-ка угадай, что думают, чего хотят, чем недовольны. Сколько раз созывали жаналыкцев по разным поводам — и печальным, и радостным, а плохо собирались они. Придет человек двадцать, от силы тридцать, да и то те, кому положено по должности, остальные дома отсиживаются или гостюют в соседних аулах. Спросит на другой день или еще когда Сержанов: «Ты что же это, Есмурза или Бекимбет, не пришел, ведь звали же?» А он, Есмурза или Бекимбет, сдвинув на лоб шапку, почешет пятерней затылок, а чесать затылки жаналыкцы мастера, и ответит: «А что, разве надо было прийти?» Вот так, никому ничего не надо. Одному Сержанову надо.

Нынче вдруг пришли все. Пронесся слух: уходит Сержанов. Оторвались от домашних дел, про гостей забыли. Места под тремя карагачами, что, поди, сто лет стоят, не хватило людям. Места-то много, земля — глазом не окинешь, да тени нет, кроме как под карагачами. А тень летом что тулуп зимой — бережет. Правда, лето только начиналось, кончался май, но небо уже горело огнем саратана, самого горячего месяца года.

Те, кому по, должности положено, пришли рано и заняли тень, остальным пришлось жаться к ним, прибавляя к небесному теплу телесное. Однако напрасно жались. Люди прибывали, а тень сокращалась. Солнце-то на макушку неба забралось, какая тут тень? С ослиное копытце.

Два желания мучили жаналыкцев в этот час: не упустить тень и не потерять из виду Сержанова. Будто последний раз видели и насмотреться не могли. Или того хуже — прощались с товарищем Сержановым.

Он сидел за столом президиума рядом с секретарем райкома Нажимовым и не поворачивал головы, будто боялся лишить своих добрых жаналыкцев радости видеть его в последний раз.

Был Сержанов обычным. Голова гордо поднята, руки сложены на животе. Лицо бесстрастное, строгое и покровительственное. Сколько ни вглядывайся, не поймешь, хорошо ли Сержанову сейчас или плохо, радуется или печалится, жарко или холодно ему. Таким лицо его было и вчера, и позавчера, и неделю, и год назад. Да что год! Все двадцать пять лет, что директорствовал в «Жаналыке».

Наверное, жаналыкцам только казалось, что не выражает ничего лицо Сержанова. Привыкли потому что. А Сержанов и радовался, и огорчался. Улыбался, должно быть. Добр ведь был Сержанов. Никого не обидел за двадцать пять лет, не наказал никого. А было кого наказать, было... Покрикивал иногда, слова бросал нехорошие, если понуждали, такие слова, что женщины