Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Точно все рассчитал Сержанов, по старым испытанным правилам. И опять ошибся. Не подходил под правила этот проклятый Даулетов.
Всю вторую половину заседания прождал Сержанов напрасно. Не взял слово Даулетов и записки в президиум не послал. Значит, ошибки не было. Правым посчитал себя. И после заседания исчез. Подался домой, видно...
Вот как дело было...
Заныло сердце Сержанова. Будто колючка вонзилась в него и саднит, саднит. Не придавать бы значения словам Даулетова. Ну сказал, мало ли говорят на совещаниях и о чем только не говорят! Ведь никто, кроме Сержанова, не обратил на это внимания. Вроде не было ничего произнесено, да и был ли сам Даулетов, выходил ли на трибуну? Секретарь обкома, подводя итоги, тоже не упомянул его фамилию и тем как бы отмел критику. Впрочем, он и Сержанова не упомянул, не назвал «Жаналык» в числе лучших хозяйств. А ведь прежде всегда называл, все-не-пре-мен-ней-ше. И опять тем особым инстинктом, тем наработанным годами служебным «нюхом», без которого директор не директор, Сержанов почуял что-то неладное.
Возвращаясь в совхоз, маялся Сержанов, корил себя, как это он оплошал в тот приезд Даулетова. Не угадал, с кем имеет дело, не улестил, не умаслил, не уломал, наконец, или не разжалобил человека. А вспыхнувшего на курултае не утишил. Вот как глупо все получилось.
Маялся доро́гой, но не думал о заявлении, об уходе и не помышлял. Думать начал дома. И не сразу, не в первый день и не в первую неделю. На какое-то время даже то ли плюнул, то ли забыл за делами и хлопотами. Но однажды натолкнулся на Завмага, тот держал под мышкой шапку чудного коричневого каракуля. И внезапно вспылил Сержанов:
— На башке Даулетова должен быть ягненок, а не у тебя под мышкой! — Вышло так зло, что Завмаг аж поежился, словно ветром ледяным обдало его. И не то чтобы всерьез верил Сержанов, будто мог «купиться» волчонок на эту шкурку, но просто зло срывал. А впрочем, шайтан разберет этого Даулетова, а вдруг да «купился» бы?..
— Не получилось, — потупился Завмаг.
— Не сумел, — поправил его Сержанов. — Глупым ты стал... Или разучился? А может, утомился, на покой пора?
Глупый — это ничего. Ругают и похлеще. А вот утомился — это плохо. Значит, гонит Сержанов своего подручного.
— Силы есть, — поднял робко глаза Завмаг. — Есть и ум... Исправлюсь, молодой еще, — старой прибауткой попытался приглушить гнев директора.
Но гнев не погас. Не умел быстро остывать этот громоздкий человек.
— Ты, может, и исправишься, а упущенное не исправишь... Не наденешь шапку на Даулетова.
— Ой-бей! Была бы шапка, а голова найдется, — успокоился Завмаг. В преподношениях он знал толк, и учить его этому не следовало. — И голова покрупнее, на два размера больше.
— На другую не надо. Тут была бы в самый раз...
Уставился на директора Завмаг. Поразила его нотка страха и даже отчаяния в голосе Сержанова. Прежде не звучала она. А если и звучала, то не перед Завмагом. Торопливо он стал прикидывать, что произошло и насколько опасно происшедшее для него.
— Выходит... значит... — промямлил, запинаясь.
— Выходит, — резанул Сержанов.
Впервые натолкнулся Завмаг на препятствие, которое нельзя ни перешагнуть, ни обойти. И заключалось оно всего-навсего во времени. Упущено время, случай упущен. А время не вернешь, не возвращается оно. Тысячи спасительных ходов знал он, но ни один сейчас не срабатывал.
Растерянно смотрел Завмаг на директора и думал, что же предпринять? Что сказать хотя бы в утешение?
Не нужны, однако, были Сержанову утешительные слова. Не приняла бы ничего досада, горевшая едким пламенем в его душе. Единственное, что могло избавить от сжигавшей досады, так это исчезновение самого Завмага. Провалился бы сквозь землю или растаял, как кизячный дым на ветру. Из-за него небось все несчастья. Но не угадывал тот желание директора, торчал перед ним, словно кол на дороге.
Секунду-другую подождал Сержанов, посмотрел зло на недогадливого подручного своего и ушел. Ушел, как уходят от сухого колодца, хорошо, что не плюнул с досады.
Случай как случай. В общем-то пустяковый. Ну взорвался директор — так и у него ведь нервы не железные. Ну спустил собак на прохвоста Завмага — и поделом, не попадайся под горячую руку. Но с этого часа — вот что тошно — снова вспомнил о Даулетове и вновь почувствовал знакомую тревогу. Что там делает волчонок? Сидит ли поджавши хвост или зубы точит?
А может, и не точит зубы? Может, выкинул из головы «Жаналык»? Что у него, других дел нет? «Может» — это не ответ, тут хорошо бы знать наверняка.
В тот же день сел на телефон. Стал искать Даулетова. Услышать голос его захотел. По одному голосу можно уже многое узнать.
Долго искал. Когда нашел, потерял мысль, забыл будто, зачем звонит. Да и голос Даулетова смутил. Не даулетовский какой-то, глухой, хриплый. Занемог, что ли.
— Э-э, это Сержанов. Вот услышал, что болеете, посочувствовать решил. Не нужно ли чего для здоровья?
Даулетов, грубый все-таки человек, нечуткий, нет чтобы поблагодарить за внимание, огрызнулся:
— Ничего мне не нужно, здоров я!
Расстроился Сержанов:
— Как здоровы?! Лгут люди, значит... Тогда извините. Кого хоронят по ошибке, тот два века проживет. Значит, все в порядке? Ну это хорошо. Что, — не без ехидства, скрытого, а впрочем, не очень даже и скрытого, спросил Сержанов, — и душа не болит?
Издевка резанула Даулетова. Хотел в том же тоне отпарировать, но передумал: затевавшаяся телефонная перепалка ему была совершенно ни к чему, хлопот и нервотрепок и без нее вдосталь. Ответил жестко:
— Не стоит задираться, товарищ Сержанов. Это к лицу джигитам, а не аксакалам, да и повода нет.
— А что я такого сказал?
— В том-то и дело, что ничего путного не сказали. Неужто у вас уйма свободного времени? И это перед севом?
Ох, уж эти молодцы с дипломами. Чего-чего, а дискутировать научились. Завел его Даулетов в заросли слов, как теленка
