Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Айхан сняла с головы платок, пригладила свои черные волосы, оглянулась на спящего Серкебая. Но он не спал. Глаза его были устремлены на дочь. Наверное, она вслух разговаривала сама с собой. У Серкебая был совсем убитый вид.
Сбросив с себя одеяло, он сел в постели и дрожащим голосом, в котором слышались и боль, и раскаяние, и мольба, заговорил:
— Да, да, спасите меня, родные мои! Дочка, дочка, в капкан я попал, по слепоте своей и слабости! Жалмен — жестокий и безжалостный кровопийца! Недаром ходил в нукерах у самого Джунаид-хана. Замучил всех нас... Я под ним, как старый серп под молотом. А вчера велел мне... — Серкебай опасливо оглянулся и шепотом закончил, — убить Жиемурата! Подстеречь на дороге и... — он осекся и вдруг зарыдал, уронив голову на грудь. Но это были слезы скорее облегчения, чем отчаяния.
Айхан, вскочив с места, смотрела на отца глазами, полными ужаса.
— Хау! Что вы говорите, отец!
— Сядь, дочка. Это все правда. Да, да, Жалмен поручил мне убить Жиемурата. И заболеть присоветовал, чтобы подозрения отвести. А я и взаправду занемог, и в голове у меня все смешалось. Ай, нет, не так уж и плохо мне было, и стонал-то я для видимости, но это уже не по совету Жалмена, а чтоб из дому никуда не выходить. — Речь Серкебая лилась быстро, он торопился выговориться. — Ноги меня не слушались. Все думал, да как это можно, поднять руку на такого человека, на своего боле! Сама видела, он же ко мне — как брат...
Он помолчал немного, затем продолжал:
— А знаешь, почему Жалмен от нас так скоро ушел и разговаривать-то со мной не пожелал, только наказал ходжу подменить? Он понял, что я и не выезжал следом за Жиемуратом. Теперь я пропал.
Серкебай судорожно вцепился в руку дочери. Заплакал:
— Он, верно, и сейчас вот кружит возле нашего дома! Не открывайте ему! Кто ни постучит — не отпирайте дверь. А утром пускай его схватят. Мне, видать, тоже не уйти от кары, да бог со мной, сам во всем виноват. Ты не жалей обо мне, дочка. Что заслужил, то и получу. Но глядите, не упустите этого злодея!
Передохнув, он повторил:
— Только не впускайте его в дом! И сами никуда не выходите. У него в глазах — кровь!
Айхан переживала за отца. Она понимала, как трудно далось ему признание. Но зато какой камень упал с его души!
Поспешно встав с места, Айхан сказала:
— Нет, отец, медлить нельзя. Этого негодяя и минуту нельзя оставлять на свободе, не то он натворит бед! Надо схватить его сейчас же! Я побегу, предупрежу наших...
Она резко толкнула дверь, выскочила во двор, но тут же вернулась, бледная, с расширенными глазами:
— Опоздали, отец! Контора горит!
* * *
К конторе сбежался весь аул. Казалось, в домах не осталось ни одного человека.
Пожар полыхал вовсю. Огонь, поднимаясь над конторой, развевался на ветру в ночной темноте ослепительно-рыжей гривой. Он разгорался все пуще, грозя перекинуться на коровник, и люди вступили с ним в жестокую схватку.
Они несли к конторе ведра, полные тыквы с водой, даже детишки торопились сюда с полными кумганами. Кто пытался тушить пламя, забрасывая его землей, кто лил на него воду, кто вытаскивал из-под рухнувшей крыши вещи, еще не успевшие сгореть.
Дарменбай примчался к конторе босиком, не замечая, как зола и угли жгут ему пятки. С Давлетбая градом лил пот, огонь лизал ему одежду, но он не обращал на это внимания. Темирбек, тяжело сопя, разбрасывал в стороны горящие балки. Их казалось много — словно весь Шортанбайский лес пошел на строительство конторы.
Внезапно Темирбек воткнул лопату в землю и, побледнев, в изумлении и тревоге воскликнул:
— Хау! Это же гупи ходжи!
Из-под почерневших, обуглившихся балок и хвороста выглядывал кусок тлеющей одежды.
Все застыли, как вкопанные. Убедившись, что помощи ни от кого не дождешься, Темирбек принялся лопатой расчищать место, где обнаружил гупи, от наваленного на него пепла и дерева, обглоданного пожаром.
И скоро крестьяне, которые стояли вокруг, затаив дыхание, увидели труп ходжи.
Ходжа лежал навзничь, скрючившись, прикусив язык, лицо его было изрезано ножом. Рукоятка ножа торчала из его груди.
Тишину взорвал крик ужаса и возмущения.
Темирбек и подоспевший к нему Давлетбай выпрямили руки и ноги покойника. Только пальцы, сжатые в кулак, так и не смогли разогнуть.
35
В районе Жиемурат зашел к начальнику ГПУ Ауезову, поделился с ним своими сомнениями, и тот согласился еще раз допросить старого Омирбека в присутствии Жиемурата.
У Жиемурата кошки заскребли на душе, когда он увидел старика.
Омирбек сильно похудел, щеки его запали, отросли усы и борода.
Он поздоровался с Жиемуратом, сохраняя строгое, скорбное выражение лица, хотя в душе рад был встрече с ним.
В комнате никого не было, кроме них троих. На первый вопрос начальника ГПУ старик со вздохом ответил:
— Ох, сынок, и ведать не ведаю, за что меня забрали.
Жиемурат с разрешения Ауезова спросил:
— Ага, какие у вас с Жалменом отношения?
— Да как со всеми. Нам с ним делить нечего, раздоров промеж нас не было. Вот с ходжой как-то сцепились, что было, то было.
— Из-за чего? — вскинулся Ауезов.
— Да пришел он ко мне домой, ну, заспорили мы насчет колхоза. Слово за слово, полаялись. Но все миром закончилось.
— И, кроме как о колхозе, ни о чем больше не говорили? Вспомните-ка, не сказали ли вы ему чего-нибудь такого, что насторожило бы его?
Омирбек задумался.
— Я сказал, что видел его где-то.
— Видели? — Ауезов подался к старику. — Вы с ним, значит, раньше встречались? Где же? При каких обстоятельствах?
— Давно это было, уже не припомню.
— Вы должны это вспомнить! Иногда от одной искры загорается дом. Так и незначительная, казалось бы, деталь дает
