Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ходжа торопливо поднялся:
— Я пошел. А то меня уж, верно, хватились: слишком долго ужинаю.
— Ладно, иди. Ну, Айтымбет-бай?
— Я... попытаюсь...
— Э, нет, это не разговор! Что значит: попытаюсь? Ты должен отвечать твердо: все исполню, Жалеке! Впрочем, ежели собственная башка тебе не дорога... тогда поступай как знаешь. Можешь и отказаться. Только помни: или он — или ты!
Серкебаю ничего не оставалось, как покорно повторить:
— Ладно, Жалеке, все исполню.
Придя домой, он прикинулся больным. Далось ему это легко: после разговора с Жалменом его знобило, бросало то в жар, то в холод, он бредил и стонал во сне.
Айхан не помнила, чтобы отец когда-нибудь болел так тяжело, и, тревожась за него, всю ночь просидела у его изголовья.
Жиемурат, проснувшийся ни свет ни заря — ему хотелось пораньше выехать в район, — проходя через комнату хозяев, увидел Айхан, прикорнувшую возле лежащего отца.
Веки у нее были воспаленные, и он понял, что девушка провела трудную, бессонную ночь.
Обеспокоенный, Жиемурат присел у ног Серкебая на корточки, потрогал босые ступни — они горели.
— С отцом прежде не случалось такого? — спросил он у Айхан.
— Да он сроду не хворал.
— Сереке! Ноги у тебя ноют? Давай-ка я их потру! — и Жиемурат принялся осторожно массировать сначала мышцы ног, потом спину.
Он все спрашивал — не больно ли Серкебаю, в голосе его звучали забота и тревога.
Серкебай только покряхтывал в ответ:
— Ох, боле... Спасибо, родной... Вроде, легче стало...
И сам морщился — потому что благодарность его шла не от чистого сердца. Сильные, добрые руки поглаживали, сжимали мышцы и мускулы его тела, и Серкебаю невыносимо было ощущать их силу и доброту.
— Хватит, Жиеке... Спасибо.
Плотно укрыв больного одеялом, Жиемурат пошел умыться, после чая сказал:
— Ты уж прости, боле, я вынужден тебя покинуть. Надо ехать в район.
— Что ж... По-ез-жай... — Через силу ответил Серкебай, казалось, он вот-вот впадет в забытье.
— Постараюсь достать в районе лекарства, — пообещал Жиемурат и обратился к Айхан. — Ты следи, чтобы отец не раскрывался, не то простудится. Ах, черт, не ко времени эта поездка... Но ничего не поделаешь: дело не терпит, надо ехать.
Вскоре за Жиемуратом пришли, и он уехал.
Серкебай, повалявшись еще немного, кряхтя, поднялся, примостился у очага погреться. Жена поставила перед ним чайник, он налил чая себе в пиалу, но не притронулся к ней: не хотелось ни пить, ни есть.
Айхан не отрывала от отца испуганных глаз, вздрагивала при каждом его стоне.
Накинув на себя старенький гупи, Серкебай вышел во двор, а вернувшись, долго в какой-то нерешительности смотрел на свой малахай, висевший на колышке, вбитом в стену. Айхан обрадовалась: отцу, видно, лучше, он собирается одеться и отправиться по делам.
Но Серкебай, тяжело вздохнув, снова улегся в постель. Он попытался уснуть, но сон не шел, хотя он всю ночь не сомкнул глаз. Отчаяние и страх охватили его душу. Что же он лежит-то? Надо ведь что-то делать, валяться тут — это не выход!
Отбросив одеяло, Серкебай вскочил и некоторое время ошалело смотрел вокруг, потом схватил в охапку свою одежду и, так держа ее в руках, в бессилье опустился на постель. Кинув одежду в сторону, Серкебай опять забрался под одеяло и долго лежал неподвижно, словно мертвый.
Айхан казалось, что отец теряет рассудок, она плакала.
Ажар подошла к мужу, легонько толкнула его:
— Что с тобой, отец? Уж ты не пугай нас.
Серкебай молчал, и Ажар решила, что он заснул. Но Серкебаю по-прежнему не спалось, голова разрывалась от тяжких дум:
«Разве я видел от Жиемурата что-нибудь, кроме добра? И нынче вон как он обо мне заботился: ноги растер, лекарства хочет привезти. Он ведь мой боле, брат. Как же я его...»
Серкебай даже про себя не решился произнести слово «убью». Боле, брат... А ведь он, вроде, благоволит к его дочке, к Айхан. Серкебай не раз замечал, как они обменивались многозначительными взглядами. Вот бы сделать Жиемурата зятем и навсегда поселить в своем доме.
И тут же Серкебай горько усмехнулся. Эк, размечтался! Да разве допустит это Жалмен и ходжа? Им Жиемурат как кость поперек горла! И если сейчас не поехать вслед за ним — то несдобровать ему, Серкебаю. Мысли его снова перепутались, и все поплыло перед ним, как в тумане.
* * *
Обычно ходжа, завидя Жиемурата, кружился вокруг него, как преданная собачонка.
Однако сегодня, когда Жиемурат явился к нему за конем, ходжа изменил своей привычке. Он сидел на корточках, съежившись, как от холода, мрачно нахохлясь.
Подойдя, Жиемурат участливо спросил:
— Что с вами, ходжеке, о чем задумались?
Ходжа, словно только что очнувшись, стряхнул с себя оцепенение и вскочил на ноги. Он вывел из конюшни коня, помог Жиемурату оседлать его.
Жиемурат наблюдал за ним с удивлением: в лице у ходжи не было ни кровинки, губы белые, и двигался он с трудом, еле поднимая ноги, будто примерзшие к земле. Поглаживая коня по гриве, Жиемурат сочувственным тоном повторил свой вопрос:
— Отчего такой пасмурный, ходжеке?
Ходжа сделал вид, будто не расслышал, о чем его спрашивают, тогда Жиемурат успокаивающее проговорил:
— Понимаю вас, аксакал. Вы, верно, до сих пор чужим тут себя чувствуете. Потому я поручил Айхан опекать вас. Захотите поесть, приходите к ней в любое время, не стесняйтесь. А Темирбек или Давлетбай на эти часы заменят вас. Я с
