Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - Симеон Уэйд

В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ во время вечеринки Фуко вышел на крыльцо, потянулся и уставился на луну.

– Я пытаюсь повторить то состояние, в котором мой разум находился в Долине Смерти, – сказал он мне. – Но это очень трудно. Похоже, ничего не получится без помощи галлюциногена.

Несколько раз он всем своим видом демонстрировал мне свою признательность, когда я спасал его от лавины философских вопросов. Однако ему удавалось постоянно сохранять учтивость, даже когда его собеседники становились слишком навязчивыми. После того как Мишель провел какое-то время в небольшой разнополой компании, один из входивших в нее мужчин наклонился и поцеловал его в губы. Мишель вернул ему поцелуй по-настоящему нежно. А затем все они окружили Фуко, и он несколько раз обменялся с каждым из них поцелуями и объятиями.

Какой-то молодой мужчина приблизился к Фуко и признался ему, что он гомосексуалист. Он поблагодарил Фуко за его работу, поскольку благодаря его деятельности «равноправие сексуальных меньшинств и тому подобные вещи могли стать возможными».

В ответ Фуко сказал:

– Мне очень приятно слышать это, но на самом деле моя работа не имеет никакого отношения к равноправию сексуальных меньшинств. Я никогда ничего не писал на эту тему.

– Как вам жилось, пока движение геев не набрало силу? – спросил тот же студент потом.

– Вы, возможно, не поверите в это, – ответил Фуко, – но мне действительно нравилась ситуация, когда все было скрыто завесой тайны. Это напоминало подпольную деятельность, возбуждающую и немного опасную. Дружба многое значила, она требовала большого доверия, мы защищали друг друга, связывались между собой с помощью секретных кодов.

– Что вы думаете о равноправии геев сейчас?

– Во-первых, по-моему, термин «гей» устарел, безусловно, все такие термины означают специфическую сексуальную ориентацию. Причина этого – трансформация нашего понимания сексуальности. Под каждым из них ведь подразумевается некое пространство поиска наслаждения, границы которого навязаны нам нашим словарным запасом. Люди ни то и ни другое, их нельзя просто разделить на геев и натуралов. Существует бесконечное множество форм того, что мы называем сексуальным поведением, и терминов, препятствующих всем им вступить в игру, то есть таких, которые стереотипируют поведение, неверных по своей сути и сбивающих с толку.

– Во-вторых, – продолжил Фуко, – если говорить о Калифорнии, мне также нравится, что слово «гомосексуалист» больше не значит здесь ничего особенного. Порой кажется, словно оно даже отсутствует в лексиконе местных жителей. Обычно, когда люди используют его или слово «гей», у меня создается впечатление, что они говорят о прокаженном. Это не касается Калифорнии. Здесь можно спокойно рассуждать о гомосексуальности. Здесь это слово не имеет негативного смысла. А связанное с ним поведение не ассоциируется с извращением.

– Вы все еще читаете литературу о равноправии геев, – не сдавался все тот же студент. – Журнал «Адвокат», например?

– Само собой, я подписан на него и читаю очень внимательно, – ответил Фуко.

В час ночи я спросил Мишеля, не хочет ли он вернуться в мотель и немного отдохнуть. Он сказал, что ему будет приятно прогуляться туда пешком, но, конечно, я настоял, что отвезу его. Через несколько минут он был готов отравиться в путь. В доме еще хватало гостей.

Я надеялся, что все тоже заспешат домой, как только я громогласно объявлю, что Мишель уезжает. Его явно застало врасплох то, что я позволил себе привлечь всеобщее внимание к нему, в результате я сам почувствовал себя очень неловко. В тот момент я понял, насколько Фуко ненавидел «стоять в свете рампы». Понятно, его огорошила моя выходка.

Однако она имела одно хорошее последствие. Как раз когда мы выходили наружу, к Мишелю подошел мой друг Дэвид, настоящий человек-гора. Он посетовал по поводу того, что им не удалось поговорить этим вечером, и поблагодарил Фуко за его книги. Он сказал, что в восторге от них и что очень рад его приезду в Клермонт. Мишель поблагодарил его, а как только мы сели в машину, спросил меня с энтузиазмом, какого я тогда никак не ожидал от него, рассказать ему что-нибудь о молодом мужчине, с которым он сейчас разговаривал.

– Он магистрант и проходит обучение в рамках программы «Европейские исследования», – сказал я Фуко. – Тема его диссертации – сравнение ваших работ с работами Р. Д. Лэйнга. Мы знакомы уже три года. Судьба свела нас на востоке, и именно благодаря нашей дружбе я оказался в Калифорнии. Этим летом он живет в лачуге в горах недалеко отсюда.

У Фуко загорелись глаза. Когда я предложил утром заехать к Дэвиду в Медвежий каньон, он с радостью согласился.

Тропинки Медвежьего каньона

На следующее утро Мишель сказал, что он не смог заснуть. Почти сразу же после возвращения в унылый мотель ему снова захотелось на вечеринку. Он чуть не побежал назад, так расстроился, что сам отказался от удовольствия, которое мог получать, находясь там. И все равно, даже толком не отдохнувший, он выглядел бодрым и спокойным.

Мы отправились в путь и пятнадцать минут ехали по горам до Маунт-Болди по дороге, над которой растущие по ее краям цветущие кусты ракитника своими ветками образовали некое подобие желтой крыши. Добравшись до поселка, мы повернули налево в сторону пожарной станции на дорогу, ведущую к парковочной площадке, находящейся у входа в Медвежий каньон. Там мы присоединились к группе из шести молодых мужчин, четверо из которых жили в лачугах в самом каньоне, образовав что-то вроде небольшой даосской коммуны. Мы пошли на шум водопада по тропинке, окаймленной большими туями и соснами. Мускусный запах чапарреля возбуждающе действовал на нас.

Мы не спеша шагали через лес, а когда подъем стал достаточно крутым, начали двигаться гуськом. С нашей тропинки был хорошо виден искрящийся в лучах солнца ручей. Вокруг цвели цветы, среди которых своей красотой выделялись огненно-красные кастиллеи и бледно-желтые флоксы.

Фуко дружелюбно болтал с нашими спутниками. Примерно через час мы достигли самой верхней лачуги, удивив своим появлением ее обитателей-даосов.

– Дэвид, – позвал я, когда моя собака Скади побежала навстречу его собаке Крине. – Я привел вам Мишеля.

И сейчас на поляне, где мы с Дэвидом часто говорили о Фуко, с нами оказался он сам, что напоминало волшебство: «слово обрело плоть».

Дэвид, высокий, широкоплечий, поджарый, голый по пояс и в коротко обрезанных джинсах, открыл дверь и вышел на крыльцо, нависавшее над руслом ручья.

– Добро пожаловать! – сказал он возбужденно. – Я приготовлю кофе.

Когда мы вошли внутрь, Дэвид убирал коврик, который он использовал для утренних занятий йогой. Он показал Мишелю кухню с плитой и холодильником. Потом они вместе поднялись по лестнице на чердак и полюбовались мансардными окнами на крыше, которые Дэвид установил сам. Затем мы осмотрели первый этаж его бунгало, где находился душ с теплой водой,