Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А в тот субботний вечер 26 января 2013 года, в мрачном свете зимних сумерек в турецком Стамбуле, я узнал о Брюсе кое-что новенькое: лицо нашего тренера пылало неподдельным гневом, на щеках разлились багрово-красные пятна, которые, быстро поднявшись, разбились о линию роста его редеющих волос.
«Ну, это было просто…»
У-у-у-у-у-у-у-у-у-у!
Раздавшийся за окнами звук начался как далекая-далекая сирена, но уже через несколько секунд стал ужасно громким. Проникая через тонкие стены нашей съемной квартиры на втором этаже, он заполонил все ее тесное пространство, словно какой-то тягучей жидкостью. Часы показывали 18:36 – время для вечерней молитвы мусульман, населяющих земли Магриба. Брюс обреченно вздохнул и откинулся на спинку стула; и внешним видом, и издаваемыми звуками он напоминал вулкан, который настоятельно попросили чуток повременить с извержением.
Мы восьмеро – пятеро членов австралийской сборной, Брюс и два помощника тренера – приехали в Турцию на одну неделю. В вечер приезда мы смотрели с крыши дома на линию горизонта города, и он казался миражом, прекрасно мерцающим в темноте и каким-то нереальным. Теперь оставалось всего несколько часов до вылета из Стамбула в Анталию, где скоро начинался чемпионат мира по дебатам среди школьников, а пасмурное вечернее небо предрекало темную-претемную ночь.
Всю прошедшую неделю мы соблюдали жесткий режим: по несколько трехчасовых дебатов в день (час на подготовку, час на дебаты, час на разбор полетов), перемежавшихся тренировками, лекциями и исследованиями. Если не считать однодневной поездки в Голубую мечеть, где мы увидели двадцать тысяч расписных плиток, да на кладбище и мемориал в Галлиполи, место катастрофического для австралийских и союзных войск поражения в Первой мировой войне, мы, не поднимая головы и смиренно отсрочив любые удовольствия, готовились к дебатам.
Но, несмотря на это, прогресс оставлял желать лучшего. До этого наша сборная выступала сообща, как единая команда, только один раз – пятью месяцами ранее на национальном чемпионате в Хобарте. Так что во многих отношениях мы пятеро – Ник, Тайрон, Зоуи, Джеймс и я – оставались друг для друга чужими.
Результаты, которые мы показывали на тренировках, хоть и демонстрировали нашу компетентность, но победы явно не гарантировали. Будучи капитаном, я изо всех сил пытался сплотить команду, но уже начал думать, что эффект синергии нам не светит. Прессинг был сильнейший, и со временем он не ослабевал. Трое из нас – Ник, Тайрон и я – скоро поступали в университет, и этот чемпионат для школьников был для нас последним. То же касалось и Брюса, который уже подал в отставку с поста национального тренера.
Дождавшись, пока молитва стихнет, Брюс заговорил на фоне последних ее отголосков. Теперь в его голосе звучал не гнев, а мрачная задумчивость, придававшая словам тренера еще большую серьезность и важность: «Ребята, вы сливаете дебаты. Серьезно, вы самоустранились. Где ваши опровержения?»
Далее Брюс повернулся к двум своим помощникам – Крису, высокому парню из Мельбурна с тихим голосом, и Кристен, язвительной девушке-всезнайке из Брисбена, задача которых заключалась в том, чтобы уничтожать нас на этапе подготовки, разнося в пух и прах наши доводы и аргументы: «А вы им в этом потакаете». Помощники только бросали в нашу сторону сочувствующие взгляды.
Критика эта, надо сказать, была вполне обоснованной. В последнем раунде на тему пользы государственного финансирования сектора искусств оппоненты так нас запугали, что мы сдулись. Вместо того чтобы решительно опровергать их доводы, мы принимали их как данность и искали контраргументы. Мы говорили: «Да, но…» За последнюю неделю тренер не раз указывал нам на эту скверную тенденцию, и теперь он, казалось, решил покончить с этой проблемой раз и навсегда.
«Вот что мы с вами сделаем: каждый раз, когда соперники выдают новый довод, думайте „Фигня“. И тут же начинайте придумывать причины, по которым это полная чушь».
Следующие несколько минут Брюс посвятил демонстрации вышесказанного.
«Вам говорят, что та или иная политика повышает вероятность ядерной войны, вы говорите…»
«Вам говорят, что тот или иной закон нарушает право людей на собрания, вы говорите…»
«Вам говорят, что оппозиция действует неразумно, вы говорите…»
В этом рефрене, как в любом простом цикле «вопрос – ответ», слышалась некоторая музыкальность.
«А теперь попробуем еще кое-что. Вместо того чтобы повторять это слово про себя, произносите его вслух».
Так мы и сделали, по очереди. Слово звучало у всех по-разному, но у меня явно получилось плохо. Я говорил слишком тихо и неуверенно, чрезмерно деликатно: «Фигня-а-а». Брюс не отрывал взгляда от своего ноутбука, но я все равно чувствовал бремя его внимания. Я знал, что это упражнение предназначено им конкретно для меня.
* * *Как я уже рассказывал, большую часть своей жизни я старательно избегал конфликтов.
За главным корпусом брутального вида моей начальной школы в Сеуле находился небольшой пустырь, немощеный участок земли, покрытый темно-оранжевой грязью. Там, вдали от глаз взрослых, ребята постарше кулаками исследовали консистенцию человеческих тел. Потасовки длились обычно несколько минут. Драчуны, как правило, какое-то время кружили друг перед другом, а затем, набравшись смелости, бросались в бой под дикие животные вопли ликующей толпы. Потом наступал неизбежный решающий момент, и почти никогда победу не определяла физическая сила. Первой ломалась воля.
Мне еще в первом классе довелось наблюдать за этим действом, и я понял, что близость к насилию вызывает у меня физиологическую реакцию. Кислота разъедала кишки, а затем поднималась к задней части горла, вызывая тошноту. Хотя смотреть эти драки из толпы было безопасно, я печенкой чувствовал тонкость грани между зрителем и участником. И поэтому старался держаться другой части школьного комплекса, где находились сады и парковки, чтобы ничто не могло запятнать моей школьной формы.
Однако у моих родителей было на этот счет другое мнение. Обеспокоенные очевидным отсутствием у их сына готовности к беспощадному миру, они предприняли то, что в Корее считают национальной панацеей в борьбе с чрезмерной детской застенчивостью: записали меня на курсы тхэквондо. Тренировки проходили в зале, в душном подвале под бассейном. Я так и не привык к вони хлорки и к липкости виниловых матов, но спортом, на начальном этапе растяжками и повторами движений, сильно напоминающими балетную репетицию, постепенно увлекся.
Спустя три года я попал в единый учебный центр «Куккивон» в Сеуле, глобальную штаб-квартиру тхэквондо; мне предстояло побороться за черный пояс. Место это поклонники данного вида спорта описывали как своего рода мекку, но на деле оказалось, что это лишь огромный тренажерный зал, построенный в 1970-х. В неглубоком колодце амфитеатра сотня людей демонстрировала свои навыки десятку чиновников от спорта, которые сидели на возвышении и по ходу дела отбраковывали тех, кто им не нравился.
Последней частью экзамена был спарринг. Я готовился к нему неделями, но в нужный момент разрыв между тренировками и реальной схваткой показался мне огромным, почти непреодолимым. Я встретился взглядом с похожим на лань большеглазым мальчиком, стоявшим передо мной. Мы сблизились и, как положено, поклонились друг другу. И он сделал первый удар, который с глухим стуком пришелся мне в грудь. Я отступил, перенес вес и ударил его ногой на несколько сантиметров ниже ребер.
И тут под своим накрахмаленным белым добоком, где-то во внутренностях под костями, я опять явственно ощутил ту часть меня, которой это ненавистно. Я получил тогда черный пояс, но довольно скоро бросил этот спорт.
За последующие десять лет инстинктивное восприятие переросло в полноценный этический кодекс – в четкую теорию по поводу того, как следует вести себя в этом жестоком мире. В повседневной жизни я старался уклоняться от любых ссор, игнорировать их и прятаться от них. Я довел до уровня искусства умение не отвечать на острые вопросы и отпускать шутки, отвлекающие от конфликта. Наградой за эти невероятные усилия было то, что я всем нравился. Пока мои
