Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следующий спикер, бойкая и общительная девчонка Шрейя, использовала похожий прием. Сразу встав в позу конфронтации – грудь вперед, руки перекрещены на ней, – она словно строчила из пулемета; ее речь содержала вполне убедительный анализ ситуации. «Наши соперники практически не уделили внимания реальной опасности, которую несет в себе экотаж для жизни работников, реализующих проекты, против которых выступают экотеррористы. Забудем на секунду возможные физические травмы. Как насчет экономической незащищенности, неизбежного спутника постоянных перебоев?»
Слева от меня донельзя взволнованный Мика нервно копался в пачке вырванных из блокнота листков и стикеров, на которых красным и зеленым маркерами были написаны идеи для опровержения сказанного соперниками. А вот сидевшая справа Дебра, казалось, совершенно «выключилась» из дебатов. Она не сводила своих холодных голубых глаз с судей и лишь изредка подносила ручку к блокноту, чтобы что-то в нем записать. Я несколько раз пытался предложить идеи для опровержения, но Дебра каждый раз отмахивалась и возвращалась в задумчивое состояние. «Не мешай, я пытаюсь слушать», – сказала она.
И вот настал ее черед говорить. Дебра поднялась со стула и медленными, неторопливыми шагами направилась в центр комнаты. Оказавшись там, она чуть ли не села на корточки, чтобы сравняться взглядом с сидевшими за столами слушателями, и едва слышным голосом произнесла первую фразу: «Тут уже было много заявлений. Эти дебаты повышают градус проблемы и даже провоцируют конфликт. И это очень хорошо. Но я хочу, чтобы мы подробнее рассмотрели следующие аргументы».
В своей речи Дебра, казалось, всецело руководствовалась собственными наблюдениями о том, какие аргументы предыдущих спикеров произвели на судей впечатление, а какие нет. Там, где мы со Шреей говорили слишком абстрактно, она вникала в мельчайшие детали: «Забудьте о таких словах, как „насилие“ и „бедствие“ или, с нашей, утверждающей стороны, „вмешательство“ либо „сопротивление“. Речь идет о протыкании деревьев железными шипами и о подрыве строительных площадок под покровом ночи ради предотвращения дальнейшего разрушения нашей планеты». А там, где мы предлагали беспристрастные доказательства своих утверждений, она, напротив, говорила с жаром и страстью: «Послушайте, вот почему это так важно. Если наши нынешние законы допускают экологический вандализм в огромных масштабах, значит, мы обязаны что-то с этим делать».
Инструменты аргументации у нас с Деброй были одни и те же. Но если я использовал их, чтобы получить преимущество перед слушателями и таким образом перетянуть их на свою сторону, то Дебра с помощью тех же приемов старалась удовлетворить естественное любопытство аудитории. Задав себе четыре главных вопроса, она теперь говорила для слушателя, которого и самого очень интересовало «Почему?» или «Почему это важно?». Она, по сути, сделала его соавтором своих идей.
И моя речь явно проигрывала ее выступлению. Я ни разу не задумался о том, что, скорее всего, хотят услышать от меня слушатели, что им нужно; вместо этого я старался максимально их впечатлить. Действуя в духе недобросовестных политиков и разношерстных экспертов, я использовал свою речь, чтобы истощить аудиторию, а не избавить ее от скептицизма; вызвать у нее благоговение, а не убедить; породить восхищение, а не сочувствие. Я говорил с людьми, но не для них.
И вот теперь, слушая Дебру, я вспомнил одну историю из времен конца Второй мировой войны. В 1944 году известный датский физик Нильс Бор – создатель первой физической модели атома – был абсолютно убежден в том, что мир на краю страшной катастрофы. После нескольких поездок в Лос-Аламос – там, в пустыне, реализовывался всем ныне известный «Манхэттенский проект» – ученый пришел к выводу, что единственный способ предотвратить смертоносную гонку вооружений заключается в том, чтобы США в полной мере проинформировали СССР о своем прогрессе в деле создания ядерной бомбы. В том году Бору удалось добиться аудиенций и с Уинстоном Черчиллем, и с Франклином Рузвельтом.
Обе встречи прошли ужасно. Черчиллю так не понравилось в Боре то, что его помощник впоследствии описывал как «мягкую философскую нечеткость выражения лица» и «невнятный шепот», что лидер Британии закончил встречу раньше намеченного, а потом признался: «Мне этот человек не понравился сразу, как вы его ко мне завели; ну что это за прическа»[16]. Рузвельт, еще до встречи выражавший сомнения по поводу того, что сможет понять ученого, вел себя вежливее, но впоследствии его советник подтвердил его слова, сказав: «Сомневаюсь, что президент вообще что-либо понял».
Судя по всему, донкихотская миссия Бора была изначально обречена на провал. Недоверие союзников к СССР было чрезвычайно глубоким, как и подозрительность по отношению ко всем ученым иностранного происхождения.
Позже я прочитал, как описывал свои дискуссии с Нильсом Бором философ Карл Поппер: «С ним невозможно было разговаривать. Он все время говорил сам, изредка позволяя тебе вставить слово-другое, но сразу же перебивал и продолжал говорить»[17]. И это натолкнуло меня на такой вопрос: а насколько лучшим мог бы быть наш мир, если бы Нильс Бор сумел найти в своей аргументации место для сомнений и непонимания тех, кто его слушает?
А тем временем Дебра, стоявшая посреди комнаты, завершила речь и вернулась на место рядом со мной. Ее тепло и аромат ее духов, теперь с едва заметной примесью запаха пота, выбили меня из седла. Четверо судей в дальнем углу комнаты не выглядели ни довольными, ни особо впечатленными. Вместо этого на их лицах появилось выражение облегчения, характерное для людей, которых наконец-то кто-то услышал.
* * *Меня в сборную штата не взяли, зато взяли в резерв, что позволило мне в августе 2010 года поехать на чемпионат страны и носить столь желанную форму команды – темно-синий блейзер с красным цветком варата (легендарный символ Нового Южного Уэльса) на нагрудном кармане.
С той поры события развивались стремительно. Уже год спустя, в 2011 году, я представлял Новый Южный Уэльс на национальном чемпионате в Перте; наша команда выиграла турнир, меня одним из пяти отобрали в сборную Австралии. Благодаря этому я в течение следующего года съездил в шотландский Данди и в Кейптаун в ЮАР, где принял участие в чемпионате мира по дебатам среди школьников; и там и там мы проиграли в финальных раундах.
И в те два головокружительных года моего шестнадцати-семнадцатилетия мне очень сильно помогало знание того, что любые дебаты, независимо от уровня соперничества, сводятся к аргументам. Как только я понял, что идеальный аргумент есть magnum opus – продукт чьего-то гения, и стал так его воспринимать, я начал видеть его как клубок разных влияний: вклада твоих товарищей по команде, чаяний и ожиданий твоих слушателей и ценностей, которые разделяют близкие тебе люди.
Такие аргументы превращали любое дерзкое утверждение в истину. Однако их соединение, напоминающее лоскутное одеяло, воплощало в себе взгляд на истину как на нечто менее монолитное, чем наша реальность, которая зиждется не на речи какого-то одного человека, а на обмене мнениями в ходе разговора.
В последнюю пятницу августа 2012 года, за несколько недель до того, как мне стукнуло восемнадцать, меня на национальном чемпионате по дебатам на Тасмании выбрали капитаном сборной Австралии. Тренером назначили Брюса. Мама и папа, которые присутствовали в зале во время объявления новости, решили в январе поехать в Турцию, в Анталию, чтобы своими глазами увидеть, как я участвую в своем последнем чемпионате мира по дебатам среди школьников. В ту ночь, лежа в постели, я подсчитал, где побывал за девять лет с момента переезда в Австралию, и у меня возник вопрос: куда же еще заведет меня моя страсть к спорам?
Глава 3. Опровержение: как дать отпор
«Фигня, фигня, фигня!» – грозно гремело из глубины комнаты.
Я знал Брюса три года, со дня первого прослушивания для отбора в сборную штата осенью 2010 года, и уже давно стал экспертом в считывании его мимики и жестов. Естественным положением для тела Брюса – под два метра ростом, с телосложением регбиста – был наклон вперед в позе готовности к конфронтации, а его манера общения в основном опиралась на шутки и подколы в адрес собеседника. Короче, это был толстокожий
